Убить Хемингуэя - Крейг Макдоналд

Абсент уже достал Мэри – Гектор видел такое же в глазах других людей в разное время. Он подмигнул Ханне – они договорились, что это будет для нее сигналом поднажать.

Ханна подвинулась поближе, положила руки на колени Мэри, заглянула ей в глаза, поощряя заговорить.

– Вы держались Папы, и за это он устраивал ад из вашей жизни. Вы были с ним во время запоев, депрессии, его эгоистичной жестокости и болезней… и оставались с ним во время его упадка и безумия. Вы держались Папы до самого его горького, кровавого конца, а когда его не стало, вы берегли его репутацию, вытащив ее из пропасти самоуничтожения. Вы восстановили его величие своей версией «Праздника, который всегда с тобой». Разве вы не догадываетесь, Мэри, что уже никто не имеет права бросить в вас камень? Поэтому не убегайте от ответа, Мэри, скажите мне – почему? Почему вы оставили ключи там, где Папа мог легко их найти? – Ханна выдержала несколько секунд. Сильнее налегла на костлявые колени Мэри. – Почему вы оставили ключи там, где вы точно знали, что Папа их найдет?

Мэри осушила свой стакан и вытерла плотно сжатые губы рукавом. Глаза ее покраснели.

– Его время пришло – давно пришло. Я была у него в долгу.

Ханна тихо спросила:

– Что вы хотите этим сказать, Мэри?

– Я подвела Эрнеста много месяцев назад, в апреле, когда застала его сидящим с ружьем и патронами. Мне не следовало ему мешать. Было бы лучше для него, если бы я позволила ему сделать это тогда. Но я начала его отговаривать. Утешать и убеждать. А он все бормотал: «Сегодня пятница». Я говорила и говорила, отвлекала его до того момента, пока Джордж – доктор Савьерс – не приехал. Тут мы с ним справились, и я отправила его к психиатрам – к этим гребаным уродам. Я согласилась на все эти идиотские методы лечения и этот ужасный электрошок. Было бы куда милосерднее с моей стороны, если бы я оставила Папу в покое в то страшное апрельское утро. Позволить Папе сделать все самому и относительно безболезненно тогда, когда он еще был способен это сделать сам. – Мэри вздрогнула и подняла глаза, когда Гектор положил свою большую руку ей на плечо и сжал. И протянул ей еще стакан с абсентом.

Ханна почувствовала, как покалывает кожу. Тогда, когда он еще бъл способен это сделать сам. Ханна села прямо:

– Папа бы в самом деле застрелился в то утро, вы так думаете? Еще до лечения в Мэйо и шоковой терапии?

– Да, – ответила Мэри, глаза которой увлажнились. – О да. Он был готов. Это было его время. Я помешала ему и лишила его возможности избавления, обрекла на несколько ужасных месяцев, которые уничтожили то немногое, что еще от него осталось. У него были все основания ненавидеть меня перед смертью. А я вела с ним войну в письмах и записках, полных ультиматумов и обвинений, как когда-то поступала его мать. Эти письма не принесли пользы никому из нас.

Мэри внимательно вгляделась в лицо Ханны. Глаза вдовы наполнились слезами, что-то в них изменилось. Она снова приложилась в абсенту… взгляд становился все более отстраненным.

И тут Мэри тихо запела:

Soy como soy,

Y no como Papa quiere

Qui culpa tengo yo

Do ser asi?[48]

Ханна не отступала:

– Что случилось с Папой?

Казалось, что теперь Мэри очутилась где-то далеко, унеслась в какие-то дурные воспоминания.

– Говорю тебе, дочка, Папа был совсем болен к тому апрельскому утру. Болен и очень страдал. Он был таким уже несколько лет. Все эти ужасные травмы при авиакатастрофах накапливались и постепенно разрушали его. Внутренние травмы и ужасные головные боли. Один бог ведает, сколько сотрясений перенесла эта бедная старая голова. После падения второго самолета у него была дыра в черепе прямо до мозгов, и эти глупые шарлатаны лили в дыру джин и давали пить ему, пока с ним возились. У Папы много дней с мочой выходила кровь и ошметки почек… После этого он так и не оправился, – продолжала Мэри, качая головой. – Ему снились кошмарные сны, он просыпался от собственного крика, и я не могла убедить его, что он со мной и в полной безопасности. Папа говорил, что он уже не может отличить сны от действительности, а я сказала: «Это только сны, дорогой, и не надо обращать на них внимание». Он усмехнулся и заявил, что я круглая дура. – Теперь Мэри заговорила голосом своего покойного мужа, вспоминая его старую тираду, и пересказывала ее, как какой-то магнитофон. – Сны, когда ты живешь в них, реальны в той же степени, в какой реально все, что с тобой случается, сказал он. От снов тебя бросает в пот, ты задыхаешься, как будто все переживаешь реально. Во сне люди изнуряют себя, получают инфаркт и обычно умирают из-за этого. Ты напрягаешь мускулы во сне и просыпаешься от судороги. Черт, если видишь сон про любовь, ты снова становишься молодым, и даже некоторые старики, которым повезет, иногда кончают… Или это поллюция? Большая часть моих маленьких смертей происходила во сне. Сны, хорошие и плохие, так же реальны, как и самая реальная вещь, случившаяся с тобой, когда ты был жив и двигался. И кстати, я вижу вовсе не сны, а самые настоящие кошмары…

Ханна вспомнила плохое лето своих собственных переживаний, когда она была в таком же ужасном состоянии: ее одолевали сны настолько реальные, подробные и приземленные, сны, которые слишком точно подражали мрачному, приземленному ритму ее каждодневного существования. Ханна потеряла способность отличать часы, когда она бодрствовала, от тех часов, когда спала. Даже теперь в ее жизни случались события, насчет которых она была не уверена, реальность это или игра воображения.

Мэри вздохнула:

– Способность Эрнеста отличать реальное вокруг него становилась все слабее. Дошло до того, что даже такая простая вещь, как телевизор, творила странные шутки с его травмированным рассудком. Как-то я с удовольствием смотрела «Макбета» и вдруг внезапно заметила, что Папа вовсе не поглощен постановкой, а скорее сильно напуган. Папа был вполне безумен, но не сумасшедший, и это самый худший вариант. – Мэри сжала руку в кулачок. – Я начинаю сама такое же переживать.

Тогда, когда он еще был способен это сделать сам.

Ханна никак не могла выкинуть из головы этих слов последней жены Папы. Рассказ Мэри о более ранней, неудачной попытке самоубийства Папы все звучал в ее голове. Ханна сказала:

– Второе июля шестьдесят первого года. Когда вы спустились вниз по ступенькам, Папа еще не был мертв, как вы всем много раз говорили, да, Мэри? – Задавая вопрос, Ханна протянула руку и затаила дыхание.

Мэри, дрожа, схватила ее руку и сжала. Гектор курил сигарету и наблюдал за Ханной, сощурив голубые глаза.

– Нет. – Старая женщина зарыдала. – Нет, да простит меня Господь. Он не был. Он еще не был мертвым.

– Что делал Папа, когда вы нашли его внизу, Мэри?

– Он сидел в холле со своим ружьем – он прижимал к себе незаряженное ружье и раскачивался взад-вперед. Он плакал, его руки тряслись так сильно, что он не мог зарядить ружье. Он уже был не в состоянии зарядить собственное проклятое ружье – так тряслись у него руки. Он все время ронял патроны. Он не мог вставить их в магазин, как ни старался.