Убить Хемингуэя - Крейг Макдоналд

– Думаю, я знаю, – улыбаясь сказала Мэри. – Ну ты и хитрец, Лассо.

– Что это? – повторила Ханна.

– Абсент, – ответил Гектор. Он достал пакет поменьше. – Здесь мерные ложки и бокалы, – сказал он. – Полагаю, у тебя найдется кусковой сахар, Мэри?

Еще одна хитрая улыбка.

– Правильно полагаешь, Лассо.

– Я думала, абсент запрещен, – заметила Ханна.

– Очень даже, – подтвердил Гектор. – И очень давно. Еще в тысяча девятьсот тридцать пятом году, на Флорида-Кис, старый художник принес три бутылки абсента на вечеринку к Хему. Эта – последняя из них. После того как мы с Хемом в тридцать седьмом году разошлись, Паулина принесла последнюю бутылку мне. Сказала, чтобы я ее сохранил до того момента, когда она помирится с Папой, уведет его от Марты – и мы сможем распить ее втроем. В конечном итоге мы с Хемом помирились, но так, как она планировала, не сложилось.

Ханна сморщила нос:

– Думаешь, его еще можно пить?

Гектор пожал плечами:

– Трудно представить, что он может принести больший вред, чем в свои лучшие годы. – Он подмигнул Мэри: – In vino Veritas, так? Греет брюхо и развязывает язык? Ты как, Пикл?

Мэри подмигнула в ответ:

– Валяй действуй, Лассо.

Гектор улыбнулся и принялся готовить абсент.

– Я пас, – заявила Ханна.

– Разумеется, – согласился Гектор. – Бриджит пока слишком мала, чтобы делать из нее любительницу абсента.

Ханна слегка сомневалась в необходимости напоить Мэри абсентом: вдовушка уже пребывала в алкогольном тумане. Мэри ей пьяно улыбнулась:

– Так с чего мы начнем, дочка?

– С конца, – улыбаясь, ответила Ханна. – Я же говорила, остальное уже есть у Ричарда.

– Но тебе может прийти в голову спросить о чем-нибудь, о чем он спросить не догадался. – Мэри приняла свой первый стакан абсента. Гектор соорудил себе такой же.

– Я читала черновик ваших мемуаров, – сказала Ханна. Как же это было тяжко. – Не представляю, о чем можно еще спросить по поводу шестьдесят первого.

Мэри приложилась к абсенту:

– Валяй спрашивай. – Она сделала еще глоток. – Знаешь, я пью это в первый раз. Вполне могу на него подсесть. Господи, он бодрит.

– Как лягающийся мул, – отозвался Гектор. – Зато нет похмелья.

Ханна спросила:

– Что вы имели в виду, когда говорили, что нельзя лишать человека возможности добраться до своей собственности? В смысле, когда вы заперли все ружья Папы, а потом оставили ключи к этой кладовке на видном месте. О чем вы тогда думали?

Мэри чмокнула губами и выпила еще глоток запрещенного напитка:

– Знаю я, что ты имеешь в виду. Господи, дочка! Зачем тебе это? Господи!

– Что вы имели в виду? Я про ключи.

– Я имела в виду то, что сказала, и я сказала то, что имела в виду.

Ханна покачала головой:

– Я считаю, что это самое важное, что нам осталось обсудить, Мэри. – Она подвинулась поближе, глядя в глаза старухе и печально качая головой. – Вы знаете не хуже меня, что вас поносили за это заявление все, кто любил вашего мужа. Все те, кто считал, что вы каким-то образом подвели Папу…

Теперь на лице вдовы появилась откровенная злоба.

– Эрнест подвел меня. И самого себя, этот большой слабый мудак. – Лицо Мэри стало красным.

Но Ханна твердо стояла на своем. Она глубоко вздохнула.

– Мэри, я не говорю вам ничего такого, чего бы вы не слышали или не читали о себе раньше, – сказала она. – Те, кто верит в Папу, не расположены к вам.

Гектор протянул руку и игриво коснулся колена Мэри:

– Изобразить тебя привлекательной фигурой – задача не для слабонервного. Ты должна это признать, Мэри. Это так – по крайней мере, когда дело касается его страстных почитателей и ученых. Тебе, скорее всего, придется пережить самое суровое нападение на себя в будущем году, когда этот профессор из Калифорнии опубликует свою биографию Папы. Я слышал, что тебя он в своей книге не пощадил. Это твой шанс заткнуть рот твоим критикам. Ты сможешь нейтрализовать их красиво, так я думаю. Расскажи им, почему ты заперла ружья и оставила ключ в доступном месте. Будь откровенной и не изворачивайся.

Вдова вроде бы задумалась. Покусала губу. Гектор наблюдал за ней. Он знал все эти фокусы: продумывание ходов, взвешивание слов.

Ханна присела на корточки и сжала руки Мэри:

– Речь ведь идет о вашем наследстве, вашей затяжной игре. Вы должны бороться и победить. Остальное, – добавила Ханна, гладя Мэри по волосам забинтованной рукой, – остальное не имеет никакого значения.

Мэри была в ярости. Ее и без того узкий рот превратился в кроваво-красную рану. Она оттолкнула руку Ханны:

– Сколько еще мне придется выслушивать этот идиотский проклятый вопрос? Ты ничуть не лучше своего бесполезного гребаного пьянчуги мужа, долбишь одно и то же. Как ты смеешь? Не забывай, ты ведь на меня работаешь, мисси. – Мэри подняла пустой стакан. – У меня пусто, Лассо.

Гектор протянул ей свой едва тронутый стакан и принялся за приготовления двух новых.

Ханна старалась говорить ровно:

– Это ведь единственный вопрос, ответ на который имеет значение, Мэри. Он стоит между вами и историческим презрением или уважением. И вы наверняка это понимаете. И на этот самый важный вопрос вы ни разу не дали удовлетворительного ответа. Это вопрос, который будут задавать критики уже после того, как мы все превратимся в прах. Не оставляйте его без ответа, не давайте критикам и ученым возможность строить догадки и играть в игры. Если только вы цените свою репутацию. Если вас хоть сколько-нибудь беспокоит суд истории. Это затяжная игра, и теперь мы с вами должны в ней победить. Сегодня утром руки истории лежат на наших плечах.

Ханна остро чувствовала, что Гектор наблюдает за ней… оценивает ее стратегию и тактику. Она ощущала, что он смотрит на нее другими глазами. Все-таки во многом он человек старого мира.

Мэри разозлилась:

– Я-то думала, что ты на моей стороне, дочка.

Ханна подмигнула:

– Так и есть. Я делаю свою работу, ту, для которой вы меня наняли. Делаю то, что Папа или Марта или, что еще важнее, что вы, как профессиональная журналистка, сделали бы: я пытаюсь узнать, что же случилось на самом деле. Весь в конечном итоге только это и важно для таких писателей, как мы, верно? И плевать на последствия и пускание пыли в глаза. Расскажите нам, как все было, как вы пишете в своих мемуарах. Только теперь вы должны пойти дальше, значительно дальше, чем раньше, как делал Папа в его лучшие годы. Но вы должны пойти еще дальше, чем посмел Эрнест. Ваша собственная книга не рассказывает всей истории. Вы еще не были готовы ею поделиться, когда писали первый вариант. Весь проклятый мир не был готов, когда это случилось. Но я думаю, что теперь вы готовы. Вы доказали это тысячу раз, и никто не сможет бросить в вас камень. Вам не за что просить прощения.