Вдали от рая - Олег Рой

Лицо у парня вытянулось, заострилось, глаза заметались в испуганном непонимании. Однако Юра тут же справился с собой и зашептал торопливо и сердито:

– Да полно вам, Виктор Петрович! Не она это. Сами видите, здесь дата стоит – эта женщина умерла уже пять лет назад… Мало ли на свете похожих старух с одинаковым отчеством? Вы что, и правда подумали?..

– Разве только я один подумал? – горько усмехнулся в ответ Волошин. – Я ведь тебе слова еще не успел сказать, а ты уже принялся меня разуверять. Если бы и ты этого не подумал – разве мы говорили бы сейчас об этом?..

Липы и клены шептались над их головой, сквозь грибной дождик просвечивало позднее осеннее солнце, и где-то рядом негромко переговаривались Вера и Сережа – люди, зависевшие от его, волошинской, любви, от его силы и уверенности в себе. Их нельзя было пугать, нельзя заставлять мучиться и колебаться в сомнениях… И, отходя прочь от могилы, бросив последний взгляд на улыбающееся лицо старой женщины, Волошин вдруг подумал: это она, Захаровна, заставила меня на дне отчаяния поверить, что из любой трудной ситуации всегда найдется выход. И не все ли равно, является ли это сходство случайным, роковым совпадением – или же и вправду давно ушедшая женщина мистическим образом помогала оставшимся жить на земле, устраивала счастье внучки, вершила справедливость и добро по своему разумению?..

В конце концов, каждый из нас строит свой собственный рай. И у каждого он таков, какого ты заслуживаешь. Если вообще заслуживаешь, конечно…

Дверь с мягким стуком захлопнулась после того, как врачи, тихонько переговариваясь, вышли из комнаты, служившей библиотекой в этом старом, напоминающем о барских поместьях доме. Вера посматривала в сторону бывших коллег своего отца с уважением и легкой тревогой. Однако они не заговорили с ней раньше, чем отошли от библиотеки на расстояние, достаточное, чтобы не быть услышанными.

Правда, даже если бы тот, кто избрал эту комнату в доме своим постоянным обиталищем, мог их услышать, вряд ли это на что-то повлияло бы…

– Ну, чем мы можем вас утешить, Верочка… – осмелился наконец нарушить тишину Шелонин, видный невропатолог. – Состояние вашего папы продолжает ухудшаться. Пока еще он способен хоть как-то обслуживать себя, но советую заранее искать для него сиделку. Мой диагноз – болезнь Альцгеймера…

– Что вы, Николай Иванович, – повысил и без того пронзительный голос Борис Ефимович Гуткин, психиатр, – откуда тут Альцгеймер? Типичная шубообразная шизофрения! Вы упускаете из виду фантастические галлюцинации, отсутствие ориентировки во времени и в собственной личности…

– Но и вы упускаете из виду, как внезапно возникли симптомы слабоумия! И с какой интенсивностью они нарастают! При шизофрении слабоумие развивается лишь на поздних стадиях болезни – не мне вас, доктор, учить…

– Да, коллеги, – попытался примирить спорщиков милейший Андрей Сергеевич Данилов, одним из первых в России получивший квалификацию психоаналитика, – случай сложный. Кто бы мог подумать! Уж я-то Плещеева не первый год знаю – и вдруг он, глядя мне в глаза, несет чушь, что он черный маг, воровал у людей энергию, более века живет на свете… У меня у самого чуть крышу не снесло, клянусь!

– Закаляться надо, Андрюшенька, – язвительно заметил Гуткин. – Вы-то имеете возможность расслабиться среди своих невротиков. А на меня каждый день пациенты выливают целые ведра бреда. Бред отношения, бред преследования, бред богатства… Наполеоны, черные маги, падшие ангелы, председатели земного шара…

– А как он стремительно постарел! За какой-то год – лет на двадцать, а то и на тридцать! Выглядит как столетний старик – а ему всего лишь шестьдесят два. Чем это объяснить?

– Вы полагаете, эндокринная патология?..

Когда отзвуки научной дискуссии, местами смахивающей на перебранку, затихли в машине, куда погрузились светила, Вера вернулась в библиотеку. Там, в любимом кресле у камина, прикрытый по пояс все тем же клетчатым пледом, застыл старик… Теперь он по-настоящему выглядел стариком, дряхлым и древним. Вера привыкла, что отец не меняется; на протяжении всей ее сознательной жизни он имел одну и ту же наружность – крепкий полноватый мужчина неизменно средних лет… Неудивительно, что теперь его запавшие щеки, редкие седые волосы и трясущаяся голова вызывали жалость. Хотя Вера знала, что это жалкое состояние пришло к нему заслуженно – но все же она его дочь… Ребенок, который вот-вот родится, будет ему внуком…

– Папа, – негромко окликнула она.

В ответ – ни звука. Лишь потрескивание мелких веток в камине. За стенами дома властвует золотистое тепло осени, но отец с непонятным упорством каждый день разжигает камин. Рядом с камином постоянно громоздится куча хвороста и газеты для растопки. Ворошить каминными щипцами горящие ветки и угли – единственное занятие, которое хоть как-то увлекает его.

– Папа, – настойчивее позвала Вера и погладила отца по холодной и пятнистой, как лягушачье брюхо, лысине. – Может быть, ты чего-нибудь хочешь?

Отец ничего не ответил. В его глазах, которые как-то незаметно превратились из голубых в мутно-серые, играли отблески огня.

– Папочка… Врачи не могут тебе помочь. Не позвать ли священника?

Апатия сменилась яростью. Отец взмахнул руками, как темная истощенная птица – крыльями. Плед сполз на пол, открывая широко расставленные, увеличенные худобой, костляво выпирающие колени.

– Пошла отсюда… Ты! Пошла! Вон! Вон! Вон!!!

Голос сорвался в детский визг, и Вера, прижав руки к огромному животу, вышла нервной мелкой походкой.

Оставшись один, он вздохнул спокойнее. Натянул на ноги сползший плед. Вздохнул, устраиваясь поудобнее в кресле, что за последнее время окончательно стало его прибежищем – тем же, что колыбель для младенца…

Он умрет. Он знает, что дни его сочтены. Но к чему тут священник? Его папенька умер без священника… Пистолет к виску – и готово… Раскаиваться? В чем? Что было, того не вернуть. Книжный груз материалов по ведовству и медицине, отягощавший полки библиотеки, стал ему непосилен. Если он что-то перечитывал, то лишь то, что читал ребенком, – дореволюционные сентиментальные истории о благонравных мальчиках и девочках, толстые сборники сказок со страшноватыми гравюрами… Эти книги, на страницах которых горделиво являла себя незабытая им буква «ять», приобретались в разное время для Верочки… Но Верочка перестала быть его дочерью. Если бы она была его дочерью, разве заговорила бы она о священнике? Преданная и любящая дочь исполнила бы любое желание старого беспомощного отца… Она продолжала бы помогать ему, являя истинную дочернюю почтительность… Но теперь…

«Все меня предали», – всхлипнул старик, пододвигаясь вместе с креслом ближе к камину.

Он мерзнет. Он постоянно мерзнет – с того проклятого мига, когда очнулся после удара по голове. Сначала не понял: что же изменилось? Показалось, что в комнате – ужасный сквозняк… Не сразу он сообразил – и в ужасе принялся ощупывать себя. Что это? Он утратил свое тело?