Державный - Александр Сегень

Ну «Отче наш»-то он хотя бы помнит?! Слава Тебе, Господи, помнит! Принялся торопливо читать, дошёл до «яко же и мы оставляем должником нашим...», запнулся, долго не мог вспомнить, что там дальше, но не до конца гневался на него Господь, дал памяти, и, окончив молитву, Никита почувствовал маленькое облегчение. Он шёл мимо обыкновенных груздей и рыжиков, которых и тех-то оставалось раз-два и обчёлся, не уважал их, оскорблял невниманием. Чудесного груздя нигде не было видно.

— Дурак! Дурак! — пару раз крепко припечатал себя в лоб кулаком Никита. И был прав — какой такой последний груздь? Где видано-слыхано про последний груздь? Разве что в пьяных бреднях.

— Царица Небесная! Царица Небесная! Царица Небесная! — снова взмолился Никита, продираясь через еловник. — Изгуб деревянный... Дураки деревянные... Покрова ради Твоего, Матерь Божия!..

Дождик шёл мелкий, мокрая пыль, но Никита уже довольно долго бродил по лесу, голова и плечи его изрядно промокли, слёзы жалости к самому себе подступали к горлу. Он ли не добрый, не хороший, не старательный? Он ли не любит жену, не хранит ей верность? Он ли не лучший грибник, плотник, бобрятник? И какова за всё награда? Идёшь, сорокалетний дуралей, по лесу, ищешь то, незнамо что, а не найдёшь — голова с плеч! Жена пилит, приказчик барский пилит, шурин говорит, в Нагатине лучше живут...

— Покрова ради!

И вдруг Никита остолбенел!

Прямо у его ног откуда ни возьмись вырос грибной дворец с резьбой и гульбищами, верхним теремом-повалушей, по гульбищам сновали мелкие людишки, разбирая и чиня кое-где, и всё это был один груздь, составленный из двух — нижний, молодой, пророс сквозь бухтарму и шапку старого, образуя над ним верхний теремок с опрятным и круглым, ещё не распахнувшимся куполом, а людишками были муравейки, прогрызшие в шапке груздя-отца несколько круглых белых дыр. Вытащив груздь из его логова, Никита сдунул этих насекомых жителей гриба-двора, осторожно, не дыша, посадил грибное диво в корзину. Перекрестился на все четыре стороны:

— Царица Небесная, слава Тебе!

Пошёл назад, боясь споткнуться. Попадались в его долгой грибной жизни разные причудливые произведения леса, и один гриб, проросший сквозь шляпку другого, не редкость, но сей груздь был и впрямь необыкновенным, его можно представить государю как последний, всем груздям груздь.

Можно ли?.. Никита вновь засомневался. А вдруг Иван Васильевич скажет: «Подумаешь!.. Отрубите ему башку!» Губоед стал заглядывать в свою корзину, и теперь ему уже казалось, что никакой он не диковинный, найденный двухъярусный груздь.

В таких сомнениях и терзаниях он возвратился в свою Котелю. Каково же было его удивление, когда он увидел Агафона и Лаптя, сидящих в его избе за столом. Мало того — жена любезно наливала им в стаканы вишнёвый мёд, нарядно разодетая и весёлая. Вот уж этой картине жизни никак нельзя было поверить!

— Чего это у вас тут? — ошеломлённо пробормотал Никита.

— С праздничком, свояк! — поднял стакан свой Агафоша.

— С Покровом Пресвятой Богородицы! — добавил Андрон.

— Заходи, заходи, — строго-шутливо сказала жена. — Они мне всё рассказали. Гриб тебе выточили, грамоту написали.

И с чего это она такая приветливая?.. Бабу трудно объяснить!

Гриб, выточенный Андроном, оказался зело искусен. Со стороны бы и не сказать, что он деревянный, — настоящий груздь, раскрашен — не придерёшься. И что самое удивительное — на большой шляпке его рос ещё один грибок-теремок, будто Лапоть уже знал заранее, какую диковинку Никита принесёт из лесу.

— Ежели что не так, — сказал Андрон, — то я могу верхний приросток спилить.

— Я те спилю! — улыбнулся Никита. — Гляньте-ка, что за диво я нашёл-таки.

Он извлёк из корзины найденный груздь. Все ахнули:

— Ну и ну!

— Ай да Губоед!

— А ты, Лапоть, будто в воду глядел!

— Давайте-ка, выпейте по стаканчику, да пусть Никита следует к государю, — сказала жена.

— Я с ним пойду, — пристукнул кулаком по столу шурин. — Всё одно меня Евдоха со свету сживает! Пойду себе на Москве грамотную искать.

Вспомнили про писаную новую грамоту. Агафон зачитал её вслух. Не хуже вчерашней, а то и лучше.

— Когда ж вы всё успели, черти окаянные? — спросил Никита.

— Встали — тебя нет, — поведал Лапоть. — Вспоминаем, что вчера было, — не можем. Нашли на полу у печки порванную берестянку. Тут Агашка — хлоп себя по лбу! Побежали к тебе. Тебя нет, корзины нет. Ага — отправился, знать, на поиски. Ну, я за дело, Агуня за дело, быстро как-то справились, принесли твоей голубице работу, а тут и ты поспел.

Решено было идти всем втроём и каждому нести своё — Никите лесную находку, Агафону грамоту, Андрону деревянное произведение. Авось отмякнет государь Иван Васильевич. Жена напоследок всплакнула, погладила ласково вчерашнюю подаренную мужу шишку, повинилась.

— Не кручинься, Стеша, возвернёмся, — сказал ей Губоед на прощанье. — Царица Небесная не даст нас в обиду. Покров!

И они трое отправились на Москву. Шли и всю дорогу подбадривали друг друга, подшучивали, с волнением миновали то место на большой дороге, где вчера угораздило Никиту повстречать великого князя и брякнуть ему недружественное про деспину Софью. Пройдя ещё версты полторы, вышли из лесу на широкий замоскворецкий простор, откуда открывался вид на столицу. Небо было покрыто тучами, Москва, окутанная каким-то маревом, темнела вдалеке плоским вытянутым пятном. Тут решили взбодриться и распить небольшой, ёмкостью в одну братину, кувшин с мёдом, прихваченный с благословения Никитиной жены. Выпили, утёрлись, покрякали и пошли дальше.

— Службу, чай думать, уже отслужили, государь пировать отправляется, — сказал Никита, пытаясь внутренне не угасать, а верить в благополучный исход.

— В самый раз попадём, когда он в благодушии, — заметил Лапоть. — Когда из церкви на пир идёшь, самое лакомое время. Отстоял-отмучался, слюнки текут, сейчас мамону послужишь. Радостно! Пришли бы до службы, он, глядишь, злой бы был. А опоздали бы — напьётся, и тоже неизвестно, в каком духе будет. Не то пойдёт, пьяный, головушки ссекать.

— Только бы его фря заморская с утра не охмурила, — высказал своё опасение Агафон. — Она его подзуживает народ русский изводом изводить.

Никита вздохнул и стал отгонять от себя шуриново карканье. Всё будет хорошо! Всё будет хорошо!

Прошли ещё версту. Теперь город был виден лучше, и даже купола нового Успенья, кажется, поблескивали. Но тут Никита, чуткий до запахов, способный на нюх с закрытыми глазами отличить белый гриб от подберёзовика, учуял едкий дымный запашок.

— Никак, горит что, — тревожно сказал он. — Дымком тянет.

— Жаркое жарят, — улыбнулся Агафон.

Прошли ещё шагов сто. Запах дыма усилился.