Люди полной луны - Александр Экштейн

На столе Ивана Селиверстовича Марущака тихо и мелодично зазвонил телефон. Он напрягся и осторожно поднял трубку.

— Чрезвычайное происшествие, — раздался хриплый от волнения голос координатора. — Катастрофа, Улыбчивый вышел из-под контроля, у нас погасла кнопка воздействия перед его хлетчером.

— Та-ак… — Иван Селиверстович побледнел и откинулся с трубкой в руке на спинку кресла, другой рукой расстегивая пуговицу на вороте рубашки. — Где Чебрак?

— Уже как неделю заперся в своей подмосковной вилле и молчит, — доложил координатор. — Просил не тревожить его в течение месяца.

— Потревожить немедленно! — приказал Иван Селиверстович и сдвинул на пульте рычажок «Боевая тревога» вправо.

За все время существования УЖАСа это была первая боевая тревога. Сдвинутый вправо рычажок в кабинете Ивана Селиверстовича обладал гигантской мобилизационной силой…

Об объявлении боевой тревоги сразу же стало известно в МОАГУ. Поль Нгутанба мрачнее грозовой тучи смотрел на Клосса Воргмана и говорил ему:

— Этот год магнитных аномалий на солнце мне не нравился с самого начала, и я, как всегда, не ошибся. Российский солнечный вышел из-под контроля. Я был против экспериментов Чебрака с шизофрениками. Шизофрения слишком запредельна, она представляет загадку даже для глубинных ученых. Я почти уверен, что саморазвивающийся биочип в мозгу Улыбчивого перешел под контроль этой болезни, а ведь все солнечные российского УЖАСа, кроме одного, были до вживления чипов шизофрениками. Это опасно, это почти на грани катастрофы.

— Ну прямо-таки катастрофа, — усмехнулся Клосс Воргман. — А что сам Чебрак по этому поводу думает?

Поль Нгутанба молча кивнул и щелкнул клавишей связи.

— Дайте Россию, — сказал он секретарю и почти сразу же заговорил: — Иван Селиверстович…

Но тот быстро перебил Поля:

— У нас еще одно ЧП, Чебрак в непонятном ступоре. Такое ощущение, что он умер, а тело его живет, поет и радуется жизни.

— Убедительную картину смерти вы мне обрисовали, Иван Селиверстович, ну ладно… — Поль Нгутанба медленно впадал в состояние хладнокровной паники, то есть отбрасывал в сторону все эмоции и входил в режим агрессивного мистика, становился тем, кем был на самом деле. — Приступайте к проверке всех солнечных, — приказал он, — а вас пусть охраняет с этой минуты Искра. — Он выпрямился в кресле и властно показал Клоссу Воргману на дверь: — Иди к центральному пульту и дай сигнал боевой тревоги в Англию, Германию, Францию и Америку. Если все шизанутые солнечные России выйдут из-под контроля, то миру под солнцем придется вздрогнуть.

— Есть! — мгновенно отреагировал Воргман и покинул кабинет Поля.

Оставшись в одиночестве, Поль Нгутанба хотел снова связаться с Россией, но почувствовал покалывание в кончиках пальцев и приближающееся мгновение благоговейного ужаса.

Летучие и легкие междометия окружающих меня мгновений, чистая радость освобождения. Как приятно быть Богом. Почему же я раньше думал, что Бог — это Иван Селиверстович Марущак? Почему принимал за храм эту паршивую контору УЖАС? До чего же нравятся мне радужные всполохи мыслей, играющих во мне музыку небесных сфер! И еще, во имя чего я убил в городе Сочи парня с чистым именем Сергей?Вот его нож, я его не отдал Стефану, я сам сшил ему чехол-тельняшку, белое и голубое. Я слышу голоса. Со мной о чем-то перешептываются невидимые существа. О, я знаю, это высшие существа, мои нежные подданные. Я прислушиваюсь и поднимаю к небу лицо. Голоса с неба поздравляют меня с освобождением и говорят, что они мои наставники и будут опекать меня на трудном пути божественного взросления. Я принимаю их помощь. Какой кошмар, как все-таки много людей в Москве, спешат, толкаются. Ну вот, пожалуйста, что за идиотизм? Я остановился в толпе прохожих, чтобы поднять к небу лицо и поздороваться с ним, ибо небо видно и в подземном переходе, а этот тип говорит, что я мешаю движению людей, что сейчас час пик, и требует пройти с ним в отделение… Что ж, не стал его одаривать смертью от своих рук, я разрешил это сделать маленькому грубияну, вытащив его из белого и голубого, и он с восторгом вошел в тело этого парня в милицейской форме и напился крови. Видел бы ты, малыш, как люди, словно мальки от щуки, прыснули в сторону. Я же ничего, я незаметно ушел по системе «Два зеркала в зеркальном тоннеле». А ты спи, мой малыш в тельняшке, спи. Я улыбаюсь.

Алексей Васильевич Чебрак втягивался в нечто, напоминающее влажно чмокающую воронку, его обволакивала маслянистая субстанция, и он — гений! — ничего не понимал, только медленно и неотвратимо погружался в тоску и страх. Впервые он почувствовал, что умер, но тем не менее почему-то знал, что умер на время, что где-то ждет его застывшее в нулевом оцепенении тело, впавшее в бессмысленное состояние, и почему-то знал, что это состояние один в один повторяет состояние выращиваемых им клонов-полуфабрикатов. Алексей Васильевич Чебрак, несмотря на принципиально новое существование, абсолютно непонятное и жуткое, сохранил способность к предположениям. Хладнокровная, циничная и могучая воля ученого продолжала, хотя и на полувздохе, сопротивляться случившемуся. И Алексей Васильевич понимал, что это не его заслуга, а тот момент, который доказывает временность его смерти. «Неужто меня вызвали к себе глубинные люди? — промелькнуло у него в голове. — Неужто?» Маслянистый водоворот запредельной воронки все глубже и быстрее, влажно всхлипывая, втягивал в себя Алексея Васильевича, и вот он сам и его воля с визгом погрузились в другой мир…

— Этого не может быть, — решительно произнес доктор медицины, самый лучший терапевт и диагност планеты Октавиан Салазар Тредис, штатный врач по МОАГУ. — Его состояние великолепно, все органы работают идеально, на зависть всем нам, но… — он запнулся, — я не понимаю, в чем дело.

Иван Селиверстович Марущак задумчиво разглядывал оболочку Алексея Васильевича Чебрака, сидящего в кресле напротив камина с бессмысленно уставившимися в пустоту глазами и отвисшей челюстью. Время от времени Чебрак как-то механически покачивал головой, хрипло говорил какие-то бессмысленные слова, набор звуков, и вновь застывал, глядя потухшими глазами в угасший камин.

— А я, кажется, понимаю… — вдруг задумчиво произнес Иван Селиверстович, хотя знающий его человек сразу бы догадался, что ни черта он не понимает и, более того, понимать не хочет, а в глубине души даже наслаждается идиотизмом Чебрака и лелеет надежду, что он таким и останется навсегда.

— Я тоже знаю, в чем дело, — вежливо кашлянул психиатр с подозрительной фамилией Гашиш, видя, что Иван Селиверстович не намерен обнародовать свое понимание. — Это каталептическая ступорная кома, чрезвычайно редкое проявление шизофрении, гипертрофированная экстазиальность, более известная в психиатрии под определением «кассандровость».

— И что, помрет?

— Думаю, что с такими физическими данными он еще долго жить будет, — вместо психиатра ответил Салазар Тредис, считавший всех психиатров хорошо замаскированной бандой мошенников.