Святые грешники - Александр Лапин

Вечер догорал. Солнце спряталось глубоко за горизонт. Только на западе виднелось еще красное зарево. И разговор прерывистый и бурный, как горный ручей, обо всем понемногу продолжался без остановки.

— Я не знаю, конечно, как кто. Но мне кажется, что в каждом учении есть что-то общее, неизбывное. Что передается из поколения в поколение, — заметила Крылова.

— Конечно, — подхватила тему Бархатова, укутывая фигурку пеликена в платочек. — В шаманизме в зародыше есть все, что потом разовьется в полноценную религию. У меня в жизни, конечно, тоже были учителя. Да почему я говорю «были»? Она и есть! Жива-здорова. Растет и духовно, и вширь. Моя дорогая товарищ Бобрина. Я, можно сказать, случайно попала к ней. Снимала рядом дачу. Ну и натолкнулась на интересный сюжет. Есть такая практика — руколечение. Рейки называется. Пришло из Японии. Очень похоже на шаманизм. Мне тогда скучно было. Одиноко. А так попала в группу — там люди разные. И этот мастер рейки. Вот Бобрина достаточно просто объяснила мне суть буддизма в связи с йогой. С интегральной йогой, или ее еще называют раджа-йогой. Царской йогой.

Суть же эта проста: надо добиться тишины разума. То же, что и у него, — кивнула на Озерова. — То есть прекратить делать эту самую, так называемую словомешалку. Тут, насколько я знаю, существует множество разных техник. Все и не расскажешь за один раз. Мы шли через буддистскую мантру, известную как «Ом мани падме хум!»

— Кстати говоря, — заметила по ходу рассказа Крылова, — также через мантру кришнаитов «Харе Кришна харе Рама…» — Но она умолкла, видя, как на круглом лице Марии сложилась недовольная гримаска… Перебила.

— Ну а дальше дело техники. Мантра заработала, вытесняя все мысли. Так и пошло. Наступил момент, когда появилось некое давление. Вот здесь, — и Мария показала точку на лбу чуть выше переносицы. — И как будто что-то сжимает вам виски. Это начала сходить сила. Сначала была слабая. Но постепенно она нарастала. Сила проникает в весь организм, растет, ширится. Сила несет и покой.

Так постепенно, по мере движения вперед, я начала чувствовать, как, с одной стороны, в глубине души устанавливается покой. А следом за внутренним покоем приходит свет. А вместе с ними и душевная сила…

Дубравин с большим интересом и даже некоторой долей восхищения и пиетета смотрел на свою такую продвинутую знакомую. Потом перевел взгляд на жену. Вот чем занята ее голова.

А Казаков с этой минуты начал как-то так слегка коситься на Бархатову. Его прямолинейная, солдатская, а еще более укрепленная в монастыре натура ну никак не могла примириться с тем, что мир не «лежит на трех китах» и не создан Господом Богом за шесть дней. И что вот эта женщина явно создана не из его ребра.

Да и вторая, та, что сейчас сидит рядом с ним, тоже, оказывается, знает много чего такого, о чем он никогда и не подозревал. И его мужская натура, та, которую он старательно гнул и опускал все эти годы, начала бунтовать.

— Что-то я сильно сомневаюсь в том, что тебя вело. Может, тебя вовсе и не Божественная сила вела. А бес тебя вел! — говорит он громко.

Все как-то приумолкли. Замечание монаха их задело. И покоробило. В нем сквозило: «Вы, мол, неправильные. А вот мы знаем, где истина».

Но Мария Бархатова тоже за словом в карман не лезла:

— Ну да, конечно, может быть! И полтора миллиарда индусов, и полтора миллиарда китайцев вкупе со ста пятьюдесятью миллионами японцев ничего не понимают в устройстве этого мира. И конечно, все они одержимы бесами. И наверняка попадут прямиком в ад… А спасутся только те, кто сидит в наших православных монастырях. Да и то не все. А только избранные души. Ну и, естественно, без всяких там раскольников, украинских униатов и всякого прочего мелкотравчатого народа…

Все вокруг заулыбались. Казаков хотя и понял, что сморозил, но все-таки продолжил:

— У нас на литургии каждое воскресенье чудо происходит! Вино и хлеб превращаются после освящения в Плоть и Кровь Христову. Это прямо на глазах видно… Я сам вижу это таинство каждый раз…

— Чудес много на свете! — примирительно заметила Бархатова. — Во всех религиях есть свои святые и свои чудеса.

— Ну разве не чудо молитва Христова? — вступил в дискуссию Дубравин. — Сколько я бился над тем, чтобы душу успокоить. Пока не нашел это великое делание себя через Иисусову молитву. Она мне дала то, что я искал годами.

— Ты сам, без наставника, делаешь это? — вскинулся отец Анатолий. — Да ты в прелесть можешь впасть так. Только иеросхимонахи могут наставить на путь истины! — Казаков даже разволновался по этому поводу. — Я и то, грешный, к этому делу едва подступаюсь. Да с благословения… Со страхом…

Пришлось уже Дубравину давать ответ по всей форме. И он его дал:

— «Ныне, по причине совершенного оскудения духоносных наставников, подвижники молитвы вынуждены исключительно руководствоваться Священным Писанием и писаниями Отцов. Это гораздо труднее. Новая причина для сугубого плача!»

— Ты так считаешь? — язвительно спросил отец Анатолий, подразумевая, конечно, другое: да кто ты такой?

На что Дубравин тоже ответил:

— Это не я! Это сказал Игнатий (Брянчанинов).

Услышав, что цитата принадлежит авторитетному отцу церкви, отец Анатолий прикусил язык. Он-то думал, что его монастырский опыт дает ему исключительное право судить и проповедовать, а тут — нá тебе. Друзья его, оказывается, совсем не такие простодушные в вопросах веры, как те прихожане, которых он привык видеть склоненными в своем монастыре.

А тут еще Бархатова, ученая дама, подлила маслица в огонь:

— Иисусова молитва, она вполне соотносится с такими известными восточными техниками, которые существуют уже тысячи лет…

Не выдержив, вступил в дискуссию Амантай:

— Последователи суфизма в исламе тоже делают и имеют свою мантру… Я повторяю одно из имен Аллаха раз за разом, пока не приходит в мою душу мир и покой. Хорошо еще помогает пение «ля иляха илля Ллах» — «нет божества, кроме Бога».

— Песня — это прямой путь к Богу, — поддержала его Мария.

И все поняли, что она немало знает и об этом мистическом течении в исламе.

Вот такой у них сегодня странный разговор. Каждый делится заветным. И получается, что есть у них снова, как и в юности, нечто общее. Тогда это была общая страна, общая судьба, один язык. А теперь, несмотря на все разделения, которые они прошли, у них есть общее в религиях, которые они исповедуют.

— Да, никто по-настоящему еще не оценил красоты ислама. Его утонченности, — продолжала Бархатова. — А почему? Да потому, что многое зависит от высоты духа тех, кто проповедует и исповедует.

Все согласно закивали головой на ее слова. А она, видимо, воспылав какими-то мыслями, продолжила высказывать то, что она поняла уже давно, а сформулировала только сейчас, встретив в своей жизни этих разных, но таких похожих людей: