Расколотое небо - Светлана Талан

Ольга не приходила несколько дней. Еды не осталось. Нужно было куда-то идти, что-то делать, добывать пищу. Варя смогла дойти до сеней и внести дрова, чтобы протопить печь. Она поняла: если выйдет за порог, то не сможет сделать и шага. Она замерзнет в своем дворе, оставив детей одних. Варя растопила печь и почувствовала, как ускоренно стучит сердце и становится тяжело дышать. Одно незначительное движение – отдых. Слабость подкашивает колени, делает движения неуверенными, вялыми, непослушными. Есть ведро с водой. Скоро вода закончится, и она не сможет ее принести. Последние силы вытягивает понос. Хорошо, что в хате есть ведерко. И откуда берется эта жидкость, которая льется из нее без удержу? Варя собрала все силы, чтобы поставить в печь чугунок с водой. Класть туда уже нечего.

Держась за стену, тяжело дыша, Варя дошла до кровати. Она почувствовала, что в ней что-то сломалось. Казалось, что вынули тот стержень, который давал ей силу для активной жизни. До этого времени она очень боялась безразличия, знала, что это верная смерть. Хотелось, чтобы в душе оставались хоть какие-то чувства, эмоции, пусть даже злость или агрессия, однако была одна пустота. Не осталось ничего. Тихо в душе. Не нужно никого ожидать, кого-то любить, постепенно выветривались даже воспоминания. Осталось лишь понимание, что заканчивается отпущенное тебе время и упрямо надвигается темная стена. Вскоре тьма поглотит все, что ты когда-то любила, к чему стремилась, о чем мечтала. Стало безразличным даже то, что недавно казалось смыслом жизни. Нет ни боли, ни печали, ни красок – ничего. Все исчезло, освободив пространство для безразличия…

Березовая роща. Зеленые листочки на тонких березовых веточках. Неестественно насыщенные цвета. Ромашки. Колокольчики. Среди березок теряются веселые детские голоса. Есть еще кто-то. Его не видно, но чувствуется присутствие. И то невидимое – такое родное, до щемящей боли в сердце дорогое, что хочется жить рядом с ним, обнять весь зеленый мир и взлететь в небо. Но что это? Невидимая сила рвет небо пополам, как старую простыню, а там темнота! Страшная, жуткая, готовая поглотить все живое.

Варя открыла глаза. То ли так бьется сердце, то ли так гулко падают за окном снежинки? Сумерки делаются плотнее, сжимают железным обручем, становится тяжело дышать. Еще мгновение – и они сомкнут свои стальные тиски у нее на шее. Нужно засветить лампу и рассеять светом коварные сумерки. Она зажгла свет, подошла к детям. Спят и даже не просят есть. Это и хорошо, ведь нечего дать. Тускло мигает лампа, пытаясь выхватить из тьмы нечеткие образа́. Но даже ее вспышки не могут управиться с тьмой, которая опять обступает со всех сторон, сгущается вокруг нее. По венам медленно растекается холодная смерть.

Отец такой молодой и счастливый! Еще бы! Пшеничное поле золотится спелыми колосьями, ветерок гонит волны. Мать повязывает голову беленькой косынкой, радостно улыбается: «Хороший урожай!» Отец делает первый взмах косой – и стебли с янтарным зерном покорно ложатся на землю. Чувствуется усталость во всем теле, но это приятное ощущение. Такое бывает, когда достигаешь цели и уже не думаешь, что добился ее тяжелым трудом. Мать говорит: «Доченька, мы еще побудем здесь, а ты приготовь ужин». Кипит котелок в печи и чем-то вкусно пахнет. Что там булькает? Большой пузырек поднимается вверх, и вместе с ним выскакивает детская ручка с маленькими пальчиками…

На улице день. В хате стоит звонкая болезненная тишина. Заторможено сознание, однако Варя помнит, что движение – это жизнь. Нет движения – нет жизни. Если сможет поднять руку – значит, она еще жива, если нет, то уже в сетях смерти. Лишь мертвецы неподвижны и безразличны. Она поднимает тяжелую руку. Ее ли это рука с такими толстыми пальцами? Не важно, все равно. Нужно посмотреть, как там дети. Они спят и не просят есть. Маргаритка открывает глазки, водит ими в разные стороны. Нужно напоить детей водичкой. По капельке из ложки вливает им воду в открытые ротики, они глотают, значит, живут. Движение присуще лишь живым.

Ночь. Темнота. Разгулялось ненастье. В хате не топлено и холодно. Или холод в душе? Казалось, что печи в селе никогда не остынут, в домах никогда не прекратят шуметь веселые дети, никогда не перестанут на них кричать старшие. Все поглотила враждебная холодная темнота по имени Смерть. Ветер гуляет по пустым хатам, заглядывает в каждую щель, скрипит незапертыми дверями, громыхает ставнями. Нигде никого. Одиночество и тишина, которая уже даже не пугает. И только ветер носится по крыше и угрюмо воет в дымоходе…

Кто-то рядом. Очень близкий, до щемящей боли желанный и родной. Говорит, что у нее губы пахнут подмороженными яблоками. Варя знает, что такие слова она слышала только от одного человека. Кто он? Почему она его не видит? И сколько можно существовать в состоянии полусознания и полусна? Как разделить сон и реальность? И чей голос она слышит среди глухой тишины и пустоты? Мужской голос кажется таким знакомым и родным. Да, именно он когда-то говорил, что ее губы пахнут подмороженными яблоками. Варя почувствовала, что где-то в подсознании появилось желание вспомнить, чей это голос, и в последний раз, перед тем как отдать свою жизнь смерти, увидеть его лицо.

– Андрей, – шепчут ее потрескавшиеся губы.

Она вспомнила его! Она видит рядом родное, взлелеянное в мечтах лицо, слышит его голос и не хочет, чтобы это видение закончилось.

– Андрей, я… не хочу… умирать…

– Варя, милая, моя любимая! Все будет хорошо! Я с тобой!

Она устало закрывает глаза. Она безгранично верит этому голосу…

Андрей не отходил от Вари и детей несколько дней. Известил Ольгу, и она сразу же принесла приличный узел муки.

– Если бы я знала, что ты так быстро ослабеешь, – говорила она, когда Варя уже могла понимать, что происходит. – Закрутилась, как белка в колесе. То на работе, то дети тоже слабые были. Ничего, уже самое страшное позади. Благодари Андрея за то, что вытащил оконное стекло и залез посмотреть, почему тебя так долго не видно. Я уже все постирала и посушила. С Манькой Зайцевой договорилась, что будет носить тебе стакан козьего молока в обмен на муку. Я Андрею приказала, чтобы не вздумал сразу напоить этим молоком, потому что еще хуже будет. Нужно разводить водой, перекипятить и давать понемногу, – поучала она. – Дети потихоньку выздоравливают, они быстрее тебя начнут бегать.

Андрей днем был на работе, заглядывал домой – там остались два его брата, – а вечером приходил к Варе. Она еще была такая обессиленная, что не могла подниматься. Но каждое его слово действовало как целебный бальзам. Рядом с ним постепенно рассеивалось безразличие, исчезало от его улыбки, взгляда, от его заботы. Он кормил ее из ложки, поил, протирал смоченным в теплой воде полотенцем губы, лицо, тело, обтянутое посеревшей кожей, и почти прозрачные пальцы с белыми ногтями. У Вари уже не было того мертвого, опустошенного взгляда, как в тот день, когда он ее нашел в холодной хате. Варя видела, как Андрей радовался, словно ребенок, когда Маргаритка сделала первый шаг. Он сам ползал на корточках, приглашая Сашка играть, и мальчик пополз. Варя уже заглянула в стеклянные глаза смерти, почувствовала на себе ее холодное дыхание… Теперь она знала, что должна жить, чтобы опять не подпустить костлявую к своей семье. Она выиграла поединок со смертью, и помог ей в этом Андрей.