Сущность зла - Лука Д'Андреа

— Папа…

Аннелизе побледнела.

Вернер улыбнулся ей с нежностью и бесконечной печалью.

— Я умираю, девочка моя.

Аннелизе, будто внезапно испугавшись, положила часы на стол.

— Мое время истекает. Поэтому я хочу, чтобы ты взяла эти часы. Знаешь, почему их нужно заводить каждый вечер? Чтобы оберегать течение времени. В точности эти слова сказал мне отец, когда подарил мне их. Где только он вычитал такую фразу. Может, и сам придумал, кто знает. Мы, Майры, всегда были немного странные. Немного безумные, немного наивные. Он хотел сказать, время требует заботы.

— Папа, — прошептала Аннелизе, и ее глаза наполнились слезами. — Ты ведь на самом деле не умираешь. Ты — Вернер Майр, ты не можешь умереть. Это знают все в Зибенхохе, ты… ты…

Вернер кивнул:

— Помнишь, я упал на чердаке и потом поехал к врачу? Врач поступил так, как поступают все врачи в подобных случаях: отправил меня к коллеге, тот — к другому и так далее. Только вот лицо очередного врача, к которому я попадал, вытягивалось наподобие лошадиной морды. Наконец тому, кто вытянул короткую спичку, пришлось взять на себя эту головную боль и объявить диагноз. У меня рак в костях. Неоперабельный. Неизлечимый.

Казалось, будто незримый вампир выпил у Аннелизе всю кровь, до последней капли.

— Ты не можешь оставить меня одну, — прошептала она.

— Я не оставляю тебя одну, девочка моя. У тебя есть муж и дочь. У тебя есть твоя жизнь. — Он взял часы со стола, вложил ей в ладонь и прижал пальцы. — Тебе останется много дел, чтобы их переделать; вершин, чтобы на них взобраться; битв, которые ты выиграешь… или проиграешь, но лишь затем, чтобы обрести немного больше мудрости. Уверен, судьба прибережет для тебя пару солнечных дней, чтобы согреть кости в ту пору, которая наступит и для тебя, когда время измеряется минутами, а не годами. А в конце ты возьмешь эти часы, сделаешь упаковку красивее моей и подаришь их Кларе.

— Но я… — твердила Аннелизе, качая головой. — Я бы не знала, что сказать. Я… — Видно было, что она пытается заговорить болезнь, чтобы та оставила Вернеру еще немного времени.

— Придет срок, и узнаешь, — заключил старик.

Аннелизе бросилась ему на шею точно так же, как Клара, когда она напугана, бросается на шею мне. Только тут на груди отца рыдала не девочка, а взрослая женщина, которую я любил и клялся защитить от любой беды.

Клятва, которую нельзя исполнить.

Дьявол всегда смеется последним, говорил Krampusmeister.

Я встал, чувствуя себя как водолаз на дне моря.

У отца с дочерью оставались слова, которые нужно произнести, секреты, которыми нужно поделиться, слезы, которые нужно пролить вместе. Оставляя их, я молился, чтобы однажды перед Кларой я нашел в себе то же безмятежное спокойствие, с каким Вернер раскрыл перед Аннелизе последнюю из тайн.

6

Всю следующую неделю Аннелизе блуждала по дому с красными глазами и затуманенным взглядом. Привидение во плоти. Было мучительно видеть ее такой.

Особенно для Клары, которая не понимала, почему мать так ведет себя.

— Мама заболела?

— Может, у нее грипп.

— Приготовим ей сок?

— Не думаю, что ей хочется сока.

— А чего ей хочется?

— Немного побыть одной.

— Почему?

— Потому, что взрослым иногда нужно побыть одним. Подумать.

Чтобы прервать этот поток вопросов, я старался ее развлечь. Изобретал новые игры, головоломки, вызывал на соревнование — кто придумает самое длинное на свете слово: все для того, чтобы девочка не чувствовала горечи, поселившейся в доме. Я понимал, что испытывает Аннелизе, но не хотел, чтобы она замыкалась в своем горе, отрешившись от мира.

Еще не пришло время.

Однажды вечером, уложив Клару спать, я отвел жену в сторону.

— Ты должна это пережить, любимая.

— Я и переживаю, — отмахнулась она с досадой, как будто я отвлек ее от серьезных раздумий.

— Нет, ты оплакиваешь отца, — мягко возразил я.

— Разумеется, я оплакиваю отца, Сэлинджер! — взвилась она. — У него рак!

— Но он еще не умер. Помнишь, что он сказал? Лекарства пока действуют, болей почти нет. Ты должна воспользоваться моментом.

Аннелизе глянула на меня так, будто я богохульствую в церкви.

— Для чего?

— Для того, чтобы побыть с ним рядом, — сказал я. — Ведь самое важное, что мы можем сделать для наших отцов, это устроить так, чтобы они оставили по себе прекрасные воспоминания.

1

В дверь позвонили прямо посреди ночи 20 апреля. Яростный трезвон резко пробудил меня. Сердце колотилось так, что готово было выскочить из груди.

Оболваненный снотворным, мучимый вопросом, уж не горит ли синим пламенем весь Зибенхох, не разразилась ли война либо другая катастрофа апокалиптических масштабов, я спустился по лестнице и открыл дверь, даже не спрашивая, кто это устраивает такой тарарам.

Силуэт, возникший из темноты, материализовался и стиснул меня в медвежьих объятиях.

— Сэлинджер! Я всегда путаю часовые пояса, верно? — заорал ночной гость. — А где мой сладкий пирожок?

— Майк, Клара…

Клара не спала.

Клара неслась по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, чтобы очутиться наконец в объятиях Майка: тот подбросил девочку вверх, и она завизжала от восторга.

— Дядя Майк! Дядя Майк!

Восклицательные знаки можно было разглядеть за километр.

Майк так высоко подбросил Клару, что я испугался, как бы она не стукнулась головой о потолок. И чтобы избежать инфаркта, взял два чемодана, которые мой друг поставил у входа, и закрыл дверь, оставляя за стенами дома колючий ночной морозец.

— Можно узнать, какого черта ты тут делаешь? — спросил я.

— Твой папа не любит дядю Майка, — проговорил он, обращаясь к Кларе.

— Папа любит дядю Майка, — произнесла та непререкаемым тоном. — Он только говорит, что дядя Майк — немного пять букв.

Майк повернулся ко мне:

— Что, черт возьми, означают эти пять букв?

— «Чудак» в данном случае.

Майк повернулся к Кларе и снова подкинул ее высоко вверх.

— Чудак! Чудак! Дядя Майк — чудак!

Каждый раз, когда Клара взмывала в воздух, стоил мне года жизни.

Наконец Майк поставил ее на пол, делая вид, будто совсем изнемог.

— Не найдется пивка для дяди Майка, сладкий мой пирожок?