Унесенные ветром. Том 2 - Маргарет Митчелл

Скарлетт вся кипела от злости и одновременно — досады. Онаведь уже рассчитывала на то, что возьмет у Ретта взаймы еще денег, купит вгороде участок и построит там лесной склад.

— Как-нибудь обойдусь без ваших денег, —выкрикнула она. — Лесопилка Джонни Гэллегера с тех пор, как я пересталананимать вольных негров, приносит мне деньги — и немалые, а потом я получаюпроценты с денег, которые даю под заклад, да и черномазые оставляют в нашейлавке немало живых денег. — Да, все так, как я слышал. Здорово вы умеетевыкачивать монету из людей беспомощных и несведущих — из вдов и сирот! Но еслиуж вы залезаете в чужой карман, Скарлетт, то почему к бедным и слабым, а не кбогатым и сильным? Со времен Робин Гуда и по наши дни потрошить богачейсчитается высокоморальным.

— А потому, — отрезала Скарлетт, — что кудалегче и безопаснее залезать, как вы изволите выражаться, в карман к беднякам.Ретт весь так и затрясся от беззвучного смеха.

— А вы, оказывается, отменная мерзавка, Скарлетт!Мерзавка! Как ни странно, это слово больно укололо ее. Никакая она не мерзавка,пылко сказала себе Скарлетт. Во всяком случае, ей вовсе не хотелось такоюслыть. Ей хотелось быть настоящей леди. На секунду мысли ее вернулись назад, ктем годам, когда еще была жива Эллин, и она увидела свою мать — стремительнопрошуршали юбки, пахнуло духами; она была вечно в движении, эта хрупкаяженщина, непрестанно трудившаяся для других, предмет всеобщей любви, уважения ипреклонения. И внезапно Скарлетт стала сама себе противна.

— Если вы хотите довести меня до белого каления, —устало сказала она, — то зря стараетесь. Я знаю, я не такая..,совестливая, какой следовало бы мне быть. И не такая добрая и милая, как меняучили. Тут уж ничего не поделаешь, Ретт. Честное слово, ничего. Как я могувести себя иначе? Что стало бы со мной, с Уэйдом, с Тарой, со всеми нами, будья.., кроткой тихоней, когда тот янки явился в Тару? Мне бы следовало быть… Нет,даже думать об этом не хочу. А когда Джонас Уилкерсон задумал отобрать у меняродной дом, вы только представьте себе, что было бы, будь я.., доброй исовестливой! Где были бы все мы теперь? А если б я была милой простушкой и ненаседала на Фрэнка по поводу долгов, мы бы.., ну, да ладно. Может, я имерзавка, но я не буду всю жизнь мерзавкой, Ретт. А эти годы — что еще мнеоставалось делать, да что еще остается делать и сейчас? Разве могла я вестисебя иначе? У меня было такое чувство, будто я пытаюсь грести в тяжелонагруженной лодке, а на море — буря. Мне так трудно было держаться наповерхности, что не могла я думать о всякой ерунде, о том, без чего легко можнообойтись, — как, скажем, без хороших манер, или.., ну, словом, без всякоготакого. Слишком я боялась, что лодка моя затонет, и потому выкинула за борт все,что не имело для меня особой цены.

— Гордость, и честь, и правдивость, и целомудрие, имилосердие, — хмуро перечислил он. — Вы правы, Скарлетт. Все этоперестает иметь цену, когда лодка идет ко дну. Но посмотрите вокруг на своихдрузей. Они либо благополучно пристают к берегу со всем этим грузом, либо,подняв все флаги, идут ко дну.

— Они идиоты, — отрезала Скарлетт. — Всемусвое время. Когда у меня будет достаточно денег, я тоже буду со всеми милой.Такая буду скромненькая — воды не замучу. Тогда я смогу быть такой.

— Сможете.., но не станете. Трудно спасти выброшенныйза борт груз: да если его и удастся вытащить, все равно он уже безнадежноподмочен. И боюсь, что когда вы сочтете возможным втянуть обратно в лодкучесть, целомудрие и милосердие, которые вышвырнули за борт, вы обнаружите, чтоони претерпели в воде существенные изменения, причем отнюдь не к лучшему…

Он вдруг поднялся и взял шляпу.

— Вы уходите?

— Да. Разве вы не рады? Хочу дать вам возможностьпобыть наедине с остатками вашей совести.

Он на секунду приостановился, посмотрел на малышку, протянулей палец, и та мгновенно ухватилась за него ручонкой.

— Фрэнк, надо полагать, лопается от гордости?

— О, конечно.

— И надо полагать, уже строит планы на будущее дляэтого младенца?

— Вы же знаете, до чего мужчины становятся глупы, когдаречь заходит об их детях.

— В таком случае передайте ему, — начал было Ретти умолк; на лице его появилось странное выражение. — Передайте ему: еслион хочет, чтобы его планы относительно будущего этого младенца осуществились,пусть чаще сидит дома по вечерам.

— Что вы хотите этим сказать?

— Лишь то, что сказал. Передайте, чтоб сидел дома.

— Ах вы, подлое существо! Да как вы смеете намекать,будто бедняга Фрэнк…

— О боже правый! — И Ретт раскатисторассмеялся. — Я вовсе не хотел сказать, что он бегает к женщинам!Фрэнк-то! О боже правый! — И, продолжая смеяться, он сошел по ступенькамвниз.

Стоял холодный и ветреный мартовский день, и Скарлетт,ехавшая по Декейтерской дороге на лесопилку Джонни Гэллегера, натянула полостьдо самых подмышек. Ехать одной было опасно, и она знала это, — опаснее,чем когда-либо, потому что негры совсем вышли из повиновения. Как ипредсказывал Эшли, теперь приходилось расплачиваться за то, что законодательноесобрание отказалось ратифицировать поправку к конституции. Разъяренный Севервоспринял этот отказ как пощечину и тотчас ответил ударом на удар. Север твердорешил заставить Джорджию дать неграм право голоса и, объявив, что в штатевозник бунт, установил там строжайшее военное положение. Джорджия вообщеперестала существовать как штат и вместе с Флоридой и Алабамой превратилась вВоенный округ № 3 под командованием федералистского генерала.

Если жизнь и раньше была неустойчивой и пугающей, то теперьона стала такою вдвойне. Правила, установленные военными властями и казавшиесястоль суровыми год тому назад, выглядели сущей ерундой в сравнении с приказами,изданными генералом Попом. Будущее, где в перспективе маячила возможностьнегритянского большинства в законодательном собрании, представлялось мрачным ибезнадежным, и бывшие белые хозяева штата, чувствуя свою беспомощность,озлоблялись все больше. Негры же, осознавая свою недавно обретенную значимость,держались все независимее; к тому же они знали, что армия янки — на их стороне.И многие из них решили, что могут позволить себе что угодно.

Времена настали буйные, страшные, и Скарлетт была изряднонапугана — напугана, но исполнена решимости не бросать своих дел, и продолжаларазъезжать одна, засунув за обшивку двуколки пистолет Фрэнка. Про себя онакляла законодательное собрание за то, что оно навлекло на них новые беды. Нукому нужна эта благородная бравада, этот жест, который все называют такимсмелым? Ведь все только хуже стало.

Подъезжая к тропе, что вела сквозь голые деревья вниз кручью, где расположился Палаточный городок, она прищелкнула языком, погоняялошадь. Ей всегда становилось не по себе, когда она проезжала мимо скопленияэтих грязных, омерзительных, отслуживших свое армейских палаток и глинобитныххижин. Поселение это пользовалось самой дурной славой в Атланте и ееокрестностях, так как в этой грязи жили отщепенцы-негры, черные проститутки инемного белых бедняков, самых последних голодранцев. Говорили, что здесьукрывались преступники — и негры и белые, — и именно сюда первым деломнаправлялись солдаты-янки, когда кого-то искали. Здесь так часто пускали в ходнож и пистолет, что власти почти не утруждали себя расследованием и обычнопредоставляли обитателям Палаточного городка самим утрясать свои темные дела: Влесу находилась винокурня, где гнали из кукурузы дешевое виски, и к вечеру всябалка у ручья оглашалась пьяными воплями и проклятиями.