Эшли Белл - Дин Кунц

Начальник охраны попросил у Нэнси и Мэрфи разрешения сделать снимки повреждений на лице Биби с близкого расстояния, заверив их, что эти фото останутся в ее деле и никто, за исключением ограниченного круга лиц работников больницы, не увидит их. Он только-только принялся за дело, когда с его губ сорвался возглас. Все сгрудились, чтобы увидеть очередное необъяснимое потемнение кожи Биби, запечатленное на сей раз с помощью камеры.

92. Третье потрясение из трех

На этот раз лицо Биби не послужило холстом для синяков и ссадин. Обе ее руки лежали поверх тонкого одеяла. Правый рукав пижамы девушки был закатан почти до самого локтя. На обнаженной руке, на расстоянии двух дюймов от костей запястья, начали появляться черные буквы, по одной зараз. Казалось, ее кожа стала пергаментом, на котором неизвестный своим пером ставит клеймо, заявляя права на тело и душу Биби. Хотя в надписи не было ни проклятий, ни имен демонов, сами по себе аккуратные черные буквы, появляющиеся на теле Биби с неумолимой настойчивостью, не могли восприниматься иначе, нежели зловещий знак, вне зависимости от того, что же там писалось.

Мэрфи отпрянул при виде букв, словно кто-то вырезáл их на теле дочери ножом, отвернулся лишь для того, чтобы вновь посмотреть и снова отвернуться.

– Это неправильно… неправильно… неправильно… – только и мог, что повторять, он.

Против страха гнев – слабая защита. Нэнси уже не сопротивлялась нахлынувшему на нее чувству. Она застыла у изножья кровати, ошеломленная, потрясенная, лишившаяся голоса и способности двигаться. Женщина смотрела на возникающие на руке дочери буквы с таким видом, будто читала свой и Биби приговор.

Пэкс надеялся и на этот раз услышать у себя в голове голос невесты, какими бы непонятными и загадочными ни были бы эти слова. Первые два ряда букв на руке составляли чье-то имя и фамилию. Буквы начали образовывать третий ряд, но ничего, помимо возгласов удивления двух медсестер, Пэкстон пока не слышал.

– Это же татуировка! – воскликнул Эдгар Альвин. – Очень простая татуировка. Ее плохо удалили лазером, а теперь она проявляется. Такое возможно?

– У Биби никогда не было татуировок, – сказала Нэнси.

Это «не было» вместо «нет» указывало на то, что бессознательно женщина уже смирилась с судьбой, отчаялась бороться.

По спине Пэкстона пробежал холодок. Когда он заговорил, то тщательно подбирал времена глаголов, а также слова, желая как можно яснее выразить позицию Биби.

– Она не против татуировок. Когда они красивые, ей это даже нравится, но сама Биби считает, что тату ей не подходят. Она полагает, с помощью татуировки человек хочет удовлетворить ту или иную собственную эмоциональную потребность. Она же удовлетворяет все свои потребности иными способами.

Начальник охраны делал снимки. Медсёстры с изумленно-серьезными выражениями лиц людей, чья непоколебимая вера была поколеблена, наблюдали. Нэнси стояла, оцепенев в своем горе и беспомощности. Мэрфи кусал себя за костяшки сжатой в кулак руки. Кулак он сжал в непроизвольном желании избить невидимого обидчика дочери, а вот покусывание костяшек пальцев выдавало в нем сбитого с толку мальчика, спрятавшегося в мужском теле. Солнечные шлюзы раскрылись, выплеснув стремительные потоки алого света. Он проник через окно в палату и осветил четвертую, последнюю, строку букв, возникшую на руке Биби. Теперь послание, обещание, вызов судьбе или что там еще на самом деле было завершено: «ЭШЛИ БЕЛЛ БУДЕТ ЖИТЬ».

– Кто такая Эшли Белл? – спросил Эдгар Альвин.

Никто из присутствующих прежде никогда не слышал о человеке с таким именем.

– Где сейчас моя Биби? Чье это имя у нее на руке? – воскликнула Нэнси. – Что вообще происходит? Что это? Я теперь ничего не понимаю.

Голос женщины прозвучал настолько жалко, что ее муж, всегда готовый прийти с утешениями, на сей раз не знал, что делать. Он повернулся к Пэксу с выражением, которое знакомо любому командиру, побывавшему на поле боя. Мэрфи нужны сейчас были четкие указания, руководство, если не руководство, то, по крайней мере, заверение в том, что на его инстинкты можно положиться, если не заверение, то хотя бы утверждение, что все будет хорошо.

Вот только, в отличие от поля боя, никакой уверенности сейчас главный старшина не ощущал. Он понятия не имел, что сказать Мэрфи. Он не знал, что делать. Он чувствовал себя неловко, еще и глупо. От него здесь не было никакой пользы. Пэкстон просто возненавидел обуревавшие его чувства. В этой беспрецедентной ситуации он, возможно, и впрямь похож был на глупого и бесполезного, но прежде, слава богу, никогда таким не являлся и в дальнейшем становиться таковым не намерен. С самых ранних воспоминаний, относящихся к бытности его со своей семьей на ранчо, Пэкстон чувствовал ритм жизни и всегда двигался с ним в унисон, вне зависимости от того, как этот ритм менялся. Он постоянно шагал в ногу. Ритм неизменно присутствовал. Это не было его выдумкой. Ритм существовал не в нем, а рядом, но Пэкстон всякий раз его ощущал. Все, что ему сейчас нужно, – снова различить его.

Нэнси, обойдя угол кровати, подошла справа и взяла руку дочери в свои ладони. Однако, похоже, вялость и безжизненность этой руки вызвала в матери, если не отвращение, то, по крайней мере, уныние и подавленное состояние. Возможно, четыре простых, но в то же время загадочных слова, от которых женщина не могла отвести глаз, наталкивали Нэнси на мысль, что ее прежде незыблемый взгляд на мир требует срочного пересмотра. Это явно очень тревожило и угнетало ее. Пэкстону показалось, что ошеломленное, вконец убитое состояние Нэнси не только объясняется положением ее дочери, но также имеет куда более сложную подоплеку, чем горе, вызванное напастью, обрушившейся на Биби. Какие бы еще страхи и ужасы ни терзали женщину, Нэнси отвернулась от кровати и подошла к окну. Так она и стояла, взирая на бескрайнее небо, по которому носились чайки, ловя волну ветра и занимаясь серфингом без того, чтобы вечно приближаться к берегу.

Эдгар Альвин намеревался заснять рассказ каждого о непонятно как появившихся следах побоев на лице Биби. Петронелла как раз собиралась начать излагать свою версию произошедшего, когда дверь открылась и в палату зашел моложавый врач в белом халате. Ему уже сообщили о травмах лица пациентки, но он пока не знал о татуировке, состоящей из четырех слов. Доктор направился прямиком к больной и был в равной мере удивлен и обеспокоен тем, что увидел. Выпрямившись, он принялся внимательно слушать показания, которые Петронелла давала на камеру. Искренняя тревога врача расположила его к Пэкстону раньше, чем они познакомились.

После рукопожатия доктор Чандра заявил:

– Когда я сказал Биби, что ей осталось жить около года, она так на меня посмотрела, будто… Мне казалось, даже если захочу, я не смогу отвести глаз. Она сказала: «Один год… всего один год… Ну, это мы еще посмотрим». Ее поведение произвело на меня сильное впечатление. Я позволил себе непозволительное: понадеялся, что, возможно, у нее будет еще один или два дополнительных года жизни… возможно, произойдет невозможное, а теперь вот это… Кома и все эти чудеса. Понятия не имею, что делать. Мне нужно проконсультироваться с коллегами: другими онкологами, неврологами… Не знаю, с кем еще…