Ведьмин век - Марина и Сергей Дяченко

«…Я один не усомнюсь ни на мгновение, что сударыни мои не способны собственных безобразий устрашаться…

А потому я один не могу надеяться — такого рода надежда лишит меня сил, а ведь я должен приготовить для сударыней моих отдарок… Ибо матка, матерь-ведьма, затаилась так близко, что я не могу спать, чуя ее дух… И не далее как сегодня я схвачу ее шею железными клещами, которые уже выковала моя воля…»

Нет, Клавдий не чует. Воля его бездействует. Пятеро сподвижников, проведших ночь в подвалах, прячут воспаленные глаза.

* * *

Над ее головой, низко-низко, нависало злое красное солнце. Жгучее, раскаленное, как стальная спираль; Ивга удержала стон. Попыталась пошевелиться — ее руки были неподвижны. Ее ноги ей больше не принадлежали; страх прибавил ей сил, она сумела разлепить веки.

Желтой змеи не было. Была темнота, и над головой, низко-низко, жгучее красное пятно.

Она содрогнулась. Вспомнила все, лихорадочно попыталась сосредоточиться, задавая себе один-единственный, самый важный в мире вопрос: я — это я? Никто другой не завладел мною, не поселился в моем сознании, в моей памяти? Я — по-прежнему я?..

Она лежала на боку, в странной скрюченной позе; пол подрагивал, ровно работал мотор, Ивга в машине. Красное и жгучее над головой — инквизиторский знак, нарисованный на железной крыше фургона. Полумрак и пустота; серый свет, пробивающийся сквозь щели. Руки и ноги накрепко зажаты в деревянных колодках, а это ведь именно колодки, точно так они и должны выглядеть, они ничуть не изменились за последнюю тысячу лет, нет не свете ничего неизменнее инквизиторских колодок…

Не то. Единственное, что имеет сейчас значение: я — это я или нет?..

Мама… Трава. Белая ленточка на спинке стула… Гуси, лепестки кувшинок, спортивная сумка, пропахшая дезодорантом, запах сигарет…

Ивгу захлестнул приступ паники. Ей показалось, что она чего-то не помнит. Не может осознать себя, не может восстановить в памяти маминого лица…

«Чтобы ты мне сейчас была назад! Одна нога тут, другая там, и чтоб за уроки села, знаю я эти посиделки…»

Складки в уголках губ. Прядь на лбу, полосатое полотенце в руках. Щепка на истоптанном пороге…

«Что ж ты матери так ни разу не написала?»

Ивга всхлипнула.

Ну какая ты дура, сказало невесть откуда взявшееся спокойствие. Если ты задаешься этим вопросом — конечно, это ты и есть. Это ты и никто другой, ты, какой ты была вчера и позавчера, и от рождения… Это всего лишь ты…

Ивга перевела дыхание. И неожиданно для себя рассмеялась. В темном чреве трясущегося грузовика, в тяжелых колодках, со жгучим знаком над головой — Ивга смеялась и слизывала счастливые слезы. Вероятно, для нее обряд не успел завершиться. Она осталась такой, как была; вероятно, именно поэтому ее не убили на месте, а запихнули в эти дурацкие колодки и куда-то везут…

Смех ее сам собой затих. Она опустила веки, стремясь защитить воспаленные глаза от горячего едкого знака. Нет сил ни о чем думать; пусть события идут своим чередом. Она, Ивга, уже ничего изменить не сумеет.

Она опустила веки — и перед глазами ее встало желтое змеиное тело. Шаг, шаг, еще шаг…

Она вздрогнула. Напряглась, хотела сесть, хотела потереть лицо но кисти, торчащие из прорезей колодок, были совершенно чужими. Неподвластными, недоступными, мертвыми, как две перчатки, набитых песком.

Она обессилено откинула голову. Легла затылком на вибрирующий пол, поморщилась, когда на особо ощутимой выбоине голова ее подпрыгнула на твердом, будто деревянный шар. Задремать бы… Ни о чем не думать… Отдыхать…

И дрема сжалилась над ней.

И тело, закованное в колодки, повело себя странно.

Оно раздулось, распухло, как облако, не зная меры, раздувалось все больше и больше, заполняло собой всю машину, через щели вытекало наружу, поднималось к небу, растекалось по дороге; Ивга тихонько постанывала и хотела, чтобы сон сменился. Чтобы не такой страшный, чтобы мама и трава, чтобы лето…

А потом и страх прошел.

Ивгино тело расплывалось по миру. Нет, оно вбирало в себя мир; Ивга чувствовала, как гаснут бледные огоньки на горизонте — будто одна за другой выдергиваются белоголовые булавки. Как небо подрагивает, как остывает земля, как щекочет — что это? — ручей… И зудит город. Полный… чего-то… кого-то, она не может ощутить как следует, она только морщится от зуда…

Ее пальцы были живые. Каждый ноготь, каждый волосок ее был живой и смотрел на мир собственными глазами… Десятки ярких картинок, дороги и пожарища, и надежда, и зов, и надежда…

Желтое тело огромной змеи. Шаг… Еще шаг.

Ивга ощутила тоску и нежность. Почти как тогда, когда мать смотрела ей вслед, с порога… Змеиное тело накладывалось на воспоминание о матери, оплетало его кольцами, но это не страшно, это…

Грузовичок замедлил ход. Остановился, и спустя мгновение Ивга закричала.

Тоска и нежность. Слишком всепоглощающе. Слишком глубоко и болезненно, теперь она знает правду о мире, это так прекрасно и совершенно невыносимо, будто слепец, прозревший к старости, впервые увидел небо…

— Ты чего орешь?..

Прозрение прервалось, и несколько секунд Ивга лежала с закрытыми глазами, пытаясь его забыть. Слишком прекрасно, нельзя носить это в себе, слишком много для рыжей девчонки…

Прозрение смилостивилось и померкло. Оставив неясную тень.

* * *

— Патрон, вы просили доложить… Ведьма по вашему заказу. Привезли откуда-то из села… Рыжая. Вы просили доложить.

Клавдий с трудом поднял тяжелую голову.

— В допросную, к Глюру. Он сейчас работает… Хотя нет, подожди. Сперва я посмотрю.

Две подряд бессонных ночи… Или их было больше? А когда он в последний раз спал, спал подряд хоть пять часов, когда это было, в какой жизни?..

Он выбрался из-за стола. Вытащил из ящика фломастер, подошел к обшитой деревом стене, сосредоточился, с усилием вывел знак зеркала. Получилось не блестяще, но минут двадцать работать будет. Набрал в грудь воздуха, мысленно воссоздал между собой и Зеркалом знак Линзы… Вот так. Вдох. Выдох; это поначалу немножко больно, он гоняет свою волю туда-сюда, он отражает себя, пропуская через линзу, это так же приятно, как пальцы в мясорубке… Но вот, вот уже легче. Вот, это новые силы. Это его собственные, многократно усиленные возможности, теперь он силен и свеж, теперь подавайте ему ведьму-матку…

Он криво усмехнулся.

Разрушил знак линзы. Размазал знак зеркала, так, что он стал походить на кривую и не очень пристойную картинку, настенный рисунок недоразвитого подростка. Попросить референта смыть…

Он давно уже отчаялся увидеть Ивгу. И все же вот, встал и идет, спускается по лестнице, потому что лифт давно уже не работает… Ни один лифт в огромном здании… Нету света, и факелы в подвалах из ритуальной декорации превратились в насущную необходимость, теперь у него в кабинете по ночам тоже чадит факел…