Пятое Евангелие - Йен Колдуэлл

– Сестра, можете соединить меня с номером триста двадцать восемь?

По ту сторону двери зазвонил телефон. Я поднес мобильный к замочной скважине и показал на него пальцем. Можем поговорить и так. Мне все равно.

Но никто не отозвался.

Через большое окно в конце коридора было видно, как садится солнце. Меня вдруг осенило. Я посмотрел вниз.

Под дверью не оказалось полоски света. Вот почему закрыты жалюзи. Никого нет дома.

Я опять позвонил портье и сказал:

– Сестра, я спускаюсь, чтобы встретить гостя в ресторане. Кто-нибудь может убрать мою комнату, пока меня нет? Номер триста двадцать восемь.

– Святой отец, ваш гость, кажется, только что звонил вам в номер. Немедленно отправлю к вам уборщицу. И впрямь, я смотрю, подзадержалась сегодня уборка!

Я поблагодарил ее и подождал у лифта, пока не пришла монахиня с тележкой.

Когда она отперла комнату, я зашел следом за ней.

– Господи, что это вы? – с тревогой воскликнула монахиня.

Несколько секунд было темно. С наружного двора проникали бледные миазмы электрического света, сиявшего через щели в жалюзи. Монахиня включила лампу.

В комнате больше никого не было.

– Сестра, – пробормотал я рассеянно, оглядывая комнату, – не обращайте на меня внимания. Я кое-что забыл.

Комната почти один в один походила на ту, где жили мы с Петросом. Узкая кровать с изогнутой спинкой. Прикроватный столик. Распятие.

Я сел за письменный стол и сделал вид, будто делаю заметки, а сам ждал, пока она уйдет. Монахиня закрыла шкаф и забрала пару простыней, лежавших на полу у кровати. Священник, живший в этой комнате, наверное, любил спать на полу, как Симон. Но и кроватью, кажется, тоже пользовались.

Похоже, здесь их жило двое. И должна быть какая-то причина, по которой задержалась уборка.

Пока уборщица стелила постель и вытряхивала мусор из корзин, я осмотрел пол. Около торшера стоял старый чемодан без ярлычка с именем. На столике лежал несессер с туалетными принадлежностями, фотоаппарат, книга в мягкой обложке. Монахиня посмотрела сперва на стопку бумаг под несессером, потом опять в сторону шкафа.

– Святой отец, – сказала она, – кто живет в этой комнате вместе с вами?

– Один коллега, – нашелся я.

Кое-что привлекло мое внимание. Книга в мягком переплете посвящалась плащанице.

Я почувствовал нервное покалывание в груди. Эту книгу я читал. Именно это издание. Его украли из моей квартиры, когда ее взломали.

Мой взгляд тревожно метался по комнате. В мусорной корзине, которую опустошала монахиня, лежала стеклянная бутылка. Граппа «Юлия». Любимый напиток Уго. Но стаканов нигде не видно, никаких признаков, что распивали ее здесь. Подобными бутылками было завалено мусорное ведро в квартире Уго. В квартире, куда кто-то проник. Возможно, что-то еще есть в этой комнате из украденного в его или в моем доме.

Монахиня снова посмотрела на стопку бумаг на столике и почему-то заспешила закончить работу.

Пока она прибиралась в ванной, я подошел посмотреть на бумаги. И замер.

Заскрипели колесики тележки. Закрывая за собой дверь, монахиня сказала:

– Святой отец, мне придется сюда позвать администратора. Мне кажется, это не ваш номер.

Стопка бумаг оказалась стопкой фотографий.

На них был я.

Когда я взял камеру, у меня тряслись руки. Я просмотрел отснятые фотографии. Вот я гуляю в Садах. Стою у Дворца трибунала. Стою в дворике, который внизу, держу за руку Петроса. Ближе к концу я нашел его. Фото, где я выхожу из «Казы». Фото, которое, с угрозой на обратной стороне, подсунули мне под дверь.

Я пытался думать. Но по жилам разливался страх.

Имя. Лицо. Мне нужно хоть что-нибудь.

Я рывком открыл шкаф. На вешалке висела черная, застегнутая на пуговицы сутана римского католика. Монахиня наверняка поняла, что она не моя.

На сутане мог оказаться ярлычок. В стране одинаково одетых людей, мы подписываем на одежде свои имена. Но здесь ничего не было, только поблекший логотип ателье, недалеко от Пантеона. На другой вешалке висел ферайолоне, длинный плащ, который римские священники носят на официальные мероприятия. Наконец все сошлось. Я смотрел на парадную одежду священника. Этот человек собирался завтра на выставку Уго.

Нужно было придумать, как опознать его. Я положил сутану на кровать и открыл перочинный ножичек, висевший у меня на связке ключей. Сзади, сразу под воротником, я сделал разрез. Он был почти невидим, но когда сутана натянется на мужские плечи, разрез разойдется, и я увижу, как просвечивает белая рубашка.

В коридоре послышался шум. Я повесил сутану обратно и направился к двери – но тут мне в голову пришла одна мысль.

Я вернулся к столу и проверил ящики. Должно быть, где-то здесь. Нашелся счет за обед и еще одна бумажка, оказавшаяся штрафным талоном за парковку, – я сложил их к себе в карман. А потом на столике увидел то, что искал. Под листком бумаги лежал фирменный блокнот «Казы». Я открыл жалюзи и поднес блокнот под косой закатный свет. На странице виднелся едва заметный оттиск рукописной записи. Пять цифр моего телефонного номера.

Вот откуда взялся листок бумаги в машине Уго. И наверное, именно из этой комнаты мне трижды звонили в ночь перед его гибелью.

Здесь жили два священника. Один взломал мою квартиру, в то время как второй забрался в машину Уго в Кастель-Гандольфо. Все сходилось в этой комнате. Жаль, что я не остановил уборщицу, когда она выбрасывала мусор из корзины. Внутри наверняка было нечто поинтереснее пустой бутылки граппы «Юлия».

Внезапно дверь распахнулась. В номер вошла монахиня. За ней стояла уборщица.

– Святой отец! Объясните, что все это значит.

Я попятился.

– Вы здесь не живете! – воскликнула монахиня. – Немедленно ступайте за мной.

Я не пошевелился.

Позади нее появился швейцарский гвардеец. Тот самый, которого я видел на лестнице.

– Делайте, как она велит, святой отец, – приказал он.

Я придумал.

– Ден каталавэно италика, – сказал я гвардейцу. – Имэ Эллиника.

«Я не понимаю по-итальянски. Я грек».

Он нахмурился. Потом его осенило.

– Он из тех, которые наверху! – сказал охранник. – Все время не на тот этаж рвется.

Я заморгал, словно ничего не понял. Монахиня поцокала языком и махнула мне, приглашая следовать за ней. Я с облегчением повиновался.

Но тут вмешалась уборщица.

– Нет, – сказала она. – Он лжет. Я говорила с ним по-итальянски.

Меня привели в холл, где уже ждал жандарм. Он провел меня через двор в участок, располагавшийся внутри Дворца трибунала. Там была камера предварительного заключения. Но вместо того чтобы посадить меня туда, жандарм велел мне сесть на скамейку рядом со столом дежурного и вытащить все из карманов.