Очищение - Олег Верещагин

– Ты же не в карауле и не в наряде, ложись и спи, – буркнул Романов. Подумал, что и правда холодно, и всмотрелся пристальней в группу конных. Ему все больше казалось, что за спиной у одного из всадников кто-то сидит… да нет, точно сидит! Романов поднял бинокль.

Это был дед. В смысле, старик. Сидевший за спиной одного из дружинников с некоторой даже лихостью. Женька толкнул Романова в локоть и показал ему, с досадой оторвавшемуся от бинокля, блокнот. Там было написано: «Непойду. Интересно, что сейчас будет».

– Мне тоже, – признался Романов…

Командовавший разведкой Харитонов, косясь на старика, которому помог спускаться с коня везший его дружинник, первым делом сразу сообщил Романову:

– Вот. Привезли из деревни, тут километров пять всего. Разговаривай сам… – Подумал и конфиденциально добавил: – Но знаешь, по-моему, он чокнутый…

Старик впечатления чокнутого вот так, навскидку, не производил. Дед как дед. Старый, но не так чтобы дряхлый. Обычно одетый. С обычной бородой. Обитал он, как выяснилось за кружкой налитого чая, в маленькой полумертвой деревеньке под названием Загребухи, стоявшей недалеко от берега Удыли. (На картах дружины такой деревни вообще не было, если правду сказать…) В лучшие времена в Загребухах жило почти триста человек, перед войной осталось семь, и связь с миром поддерживалась раз в неделю приходившей моторкой. Когда начались основные неприятности, деревня даже подожила за счет прибившихся беженцев, сейчас в ней проживало-выживало почти пятьдесят человек, в основном бабы и дети. И все бы ничего, жить можно, вот только «третеводни» деревню ограбили немцы.

– Какие, к чертям, немцы?! – Романов на этом месте стариковского рассказа опешил так, что пролил чай.

– Обычные, – пояснил дед, со свистом и хлюпом, вкусно так, отхлебывая из кружки. – В точности как на Украине в 41-м. Видал я их еще пацаном сопливым, без штанов еще бегал; я оттуда родом. Немцы и есть. Только эти молодые совсем. Тоже, считай, пацаны. Но все с оружием. С ненашим. Еду забрали. Не застрелили никого, кого у нас тут стрелять… Да и с едой… Как увидели, что у нас тут негусто, – покурлыкали по-своему и все брать не стали. Но у нас сам подумай – аль лишнее? А если повадятся? У нас и так в эти дела с земли трясениями да морем за порогом половина скотины, кака еще была, попересдохла со страху…

– Бррред какой-то… – пробормотал Романов. – Немцы курлыкают… без штанов, но с оружием… Дед, а ты не того? Не пьяный? – Романов спрашивал серьезно.

– Всех опросите, – не обиделся старик. И продолжал гнуть свою линию: – Все и скажут. А вы раз власть – то должны разобраться.

– Разберемся, – пообещал Романов. – Сегодня же…

* * *

– Твою мать… – потрясенно сказал Провоторов.

Романов готов был повторить за ним то же самое. Потому что стоящий на ровном киле и на четверть погрузившийся в ил, щебень, песок и грязь корабль все равно производил впечатление. Вообще, у него был вполне запущенный вид, особенно у корявого, поросшего разной фигней дна. Но уж больно он был огромен – метров полтораста в длину, высотой от уровня грязи и до верхушки сгруппировавшихся на корме надстроек – метров сорок. Вся эта махина даже с расстояния в полкилометра, на котором остановилась дружина, как бы нависала над берегом и рассредоточившейся по гребню холма дружиной. Судя по всему, изначально корабль представлял собой сухогруз. Флагов не имелось, название тоже, как видно, стерло с борта волнами… но на основании мачты связи был виден яркий, или недавно нанесенный, или регулярно подновляемый, рисунок: над черно-бело-красным кольцом – черный орел. А на самой рубке черная же надпись на немецком, готикой, в переводе – «Летучий Германец».

Картина поражала абсурдом. Потрясала. Выносила мозг, как раньше выразились бы. Настолько, что Романов услышал, как кто-то напевает:

А скоро к нам придет больной веселый доктор,

Больной веселый старый доктор к нам придет.

А вот и он – опц! – больной веселый доктор,

Больной веселый старый доктор к нам идет…

Ай тай-да-рач-тач-тач, ой, к нам идет…

Но шутки шутками, а корабль был обитаем. Более того – его обитатели уже начали осваиваться на берегу. И освоение начали, не говоря худого слова, с ограбления попавшейся на пути деревни.

– Зря стоим так, – заметил Провоторов. – Долбанут из какой-нибудь скорострелки…

– По-моему, делегация, – прервал его Романов.

Действительно, из-за носа корабля вышли и неспешно двинулись через грязный замусоренный берег две человеческие фигурки.

– Никому не стрелять, – предупредил Романов. – Если что – успеем, а мне очень хочется знать, что это и кто это. А ну-ка… – Он обвел взглядом настороженно и с любопытством разглядывающих корабль дружинников…

Старик не ошибся. Когда между Романовым и Провоторовым и двумя вышедшими из-за корабля людьми оставалось метров пятьдесят, Романов уже точно мог это сказать.

Это были ребята лет по пятнадцать-семнадцать, в добротной форме и снаряжении без знаков различия. Один – явно с ручным пулеметом – остался у гряды торчащих из сохнущей грязи валунов, присев за ними.

Двое приближались, держа руки на оружии: на изящных автоматических винтовках со сложенными прикладами (Романов узнал бельгийские карабины). У левого – повыше ростом – волосы топорщились коротким, почти бесцветным ежиком, у правого – поплечистей – свисали за спину с макушки длиннющим рыжеватым хвостом. У обоих кроме карабинов были пистолеты, гранаты, ножи. Снаряжение по полной. И они не очень-то походили на мальчишек, играющих в войну. Вблизи Романов различил, что на форме все-таки есть знаки – на рукавах оказались тщательно выполненные, но явно самодельные нашивки в виде того же орла с надписью под ним – «JENER TAG»[17].

– Des reinen Himmels und des guten Wetters[18], – неожиданно сказал коротко стриженный, останавливаясь в пяти шагах от Романова с Провоторовым и кладя руки на карабин – поперек груди.

Романов почувствовал себя глупо. Он очень плохо знал немецкий, а что знал – позабылось; сказанное парнем с этими «химмельс» и «веттерс» сильно походило на ругательство, всякие там «химмельдоннерветтер». Хотя раньше он видел немцев: и взрослых, и детей. Он был в Германии по программе обмена опытом. И даже немецкие солдаты и офицеры не произвели на него никакого впечатления – было только удивление: недавние предки этих вялых и не очень умных людей чуть не взяли Москву?! Детей Романов не видел совсем уж вблизи, но на расстоянии они напоминали какое-то глуповатое стадо – казалось, что никто не занимается их воспитанием и не следит за их внешним видом.

Поэтому как-то не очень верилось, что эти мальчишки – немцы… Они и были настоящими немцами? Коротко стриженный смотрел на Романова безразличными, полными холодного оценивающего внимания серыми глазами, похожими на кусочки льда. «Хвостатый» чуть улыбался, поблескивая белыми зубами, но зеленоватые глаза были такими же холодными, как у его товарища. И вдруг сказал по-русски: