Каждые сто лет. Роман с дневником - Анна Матвеева

Духов день, 3 июня

Около половины первого все были в сборе. Приехала чудная бабушка, которую я обожаю, тётя Мариня с сыновьями, Адам, Александр с женой и двумя детьми. Геня помогала тёте по хозяйству, вся раскраснелась и в переднике, с засученными рукавами была очень интересна.

Бабушка пристально в Геню вглядывается: «А ведь я не одна нахожу, что вы похорошели, многие это находят». Геня краснеет. Я знаю, что это ей приятно, и мне это тоже приятно.

После завтрака пошли гулять. У меня был словесный турнир с Витей, причём он остался, конечно, победителем, да и с ним трудно спорить, так он остроумен и быстр на ответы. Пошли под липы и очистили коробочку леденцов, а пустую коробку подарили Жуку, и он её преисправно вылизал. Перед обедом приехал дядя Болесь. Странно, мне нравятся такие люди, как он, и мне кажется, таких людей я могла бы полюбить, но это скверно: они любят недолго. Такие люди хороши en amants[30], но как мужья отвратительны.

Но что, если я когда-нибудь полюблю такого человека? Меня очень интересует вопрос: способна я полюбить или нет? Я вообще очень сомневаюсь, есть ли любовь на свете, как-то теперь никто об ней не говорит, над любовью даже смеются и стыдятся её!

Я до сих пор никого не любила. Мне нравились многие – Сергей Васильевич Иванов, один гвардейский подпрапорщик и один коммерсант, которых я часто видела в церкви. Болеслав всегда меня дразнит насчёт мальчишек, говорит, что я очень рассеянна, что я, верно, увлекаюсь кем-то из них. «Уж, наверное, студентом», – говорил он, косясь на Петруся. Я отшучивалась. Если бы он знал, как мало я стараюсь об том, чтобы увлекались мною, и как мало сама ими увлекаюсь, хотя очень люблю наших мальчиков, Витю, пожалуй, даже больше, чем Петруся.

Болеслав Станиславович ухаживал за Геничкой, что мне было очень приятно. Он, кажется, даже ей перецеловал ручки, что-то я плохо рассмотрела, конечно, не за обедом. Вот человек, которого я ни капельки не стесняюсь, но и не уважаю зато. Можно полюбить человека и не уважать его.

Генина жизнь так сложилась, что она и не заметила, как прошли лучшие годы. Теперь ей 28 лет, и она стонет, что жизнь прошла, убита на пустяки… Смотрит в зеркало, ищет, нет ли седых волос, теперь она не прочь бы замуж выйти, а раньше – ни боже мой, заикнись только. «Какие у Гени глаза стали, совсем другие, – говорит бабушка. – Живые такие, ясные! Верно, в кого-нибудь влюблена да ещё во взаимной любви уверена». Геня отнекивается. «Не увёртывайся, Геничка, глазки выдают, что на сердце запрятано». – «Что уж они могут выдавать? Разве то, что семь лет назад было и уже давно похоронено?»

Неужто Геня любила? Мне это очень странно звучит. По-моему, она обманывалась.

Свердловск, декабрь 1989 г.

Старый дневник Ксаны

Мне иногда кажется, что все вокруг сошли с ума – кроме Андрюши, конечно. Он просто чудесный мальчик! Уже начинает ходить, правда ещё неуверенно: в поворотах его заносит, и Димка утверждает, что это такой особый стиль передвижения – «пьяная обезьяна». Говорить Андрюша тоже пытается, и, кстати, одно из его первых слов – «Сана». Моё имя.

Теперь о том, почему мне кажется, что все вокруг сумасшедшие.

Варя – потому что она вдруг резко увлеклась политикой, ходит на какие-то митинги, и все разговоры у неё сводятся к обсуждению депутатов. Ей интересна не столько политика, сколько возможность повыделываться. На днях умер академик Сахаров, и Варя сразу побежала на почту, чтобы отправить телеграмму с соболезнованиями его вдове. А ведь это как-то нескромно – в такой тяжёлый момент беспокоить незнакомого человека… Но Варя так не считает. Она, кстати, ещё и пишет стихи и читает всем желающим: «Я, как политика, внушаю уважение: меня не провожают, а ведут». Не могу поверить, что это наша скромная Варя-мещаночка! Мне она сказала между прочим: «А ты всё учишь французский, как будто он кому-то нужен! – И зачем-то изобразила, кривляясь: – Сё-си, сё-ля!»

Ринат Файрушин, с которым мы изредка встречаемся на автобусной остановке, подделывает талоны на водку. Нет, я всё понимаю, времена сейчас, как говорит мама, «стоят суровые», но не до такой же степени, чтобы обманывать людей! Ринат говорит: я не людей обманываю, а долбаный совок. Он сказал, что может подделать всё что угодно: «квалификация позволяет». Предложил сделать мне билет на любой концерт свердловского рок-клуба, но я этим не интересуюсь.

Мать Таракановой видела внука всего один раз – приехала из Ревды пьяная, с какими-то поношенными ползунками (Ира их тут же выбросила, и правильно сделала). Сказала при Димке:

– Ой, ну он точно в вашу родню пошёл, глаза, глянь, как у Ксени!

Глаза на самом деле такие же, как у меня, – карие. Я думала, Димка расстроится, но он даже бровью не повёл.

Я люблю гулять с Андрюшей, обычно мы ходим в Зелёную рощу, это совсем недалеко от новой квартиры Княжны и Димки. Именно там я случайно встретила у кардиологической клиники Танечку. Александра Петровна легла на обследование сразу после папиных похорон, у неё был сердечный приступ, сказала Танечка. И всего через месяц ей пришлось снова вернуться в клинику. Сестра добавила, глядя на мирно спящего Андрюшу:

– А ведь это всё из-за него.

Тут же поправилась, испугалась:

– Нет, он-то ни в чём не виноват! Он просто младенец, малыш… Но если бы Дима не женился так поспешно, папа был бы жив. И мама не попала бы в больницу.

Танечка ни разу не видела моего брата, а говорит о нём, как будто они близко знакомы.

Андрюша как будто услышал её, закряхтел и проснулся. Даже собрался поплакать, но потом передумал. Я ничего не ответила Танечке, иначе мы бы с ней обязательно поссорились. Мне ведь до сих пор не верится, что папы нет в живых, что он лежит на Михайловском кладбище… Я так сердилась на него, когда он ушёл от нас, а теперь мне стыдно за то, что я в те дни думала. Конечно же, я не хотела, чтобы он умер, но представлять, как они там все счастливы, было невыносимо. Мама плакала каждый вечер и, только когда родился Андрюша, перестала.

Танечка сказала:

– Ты, наверное, думаешь: так вам и надо.

– Я думаю, что считала тебя умным человеком! – рассердилась я. – Ведёшь себя так, будто только ты потеряла отца!

– А я не вижу, чтобы ты о нём скучала, – заметила Танечка. – Воркуешь себе над ребёночком… Лучше бы вспомнила, чей внук этот ребёночек!

Тут уж я не стерпела, наговорила сестре много такого, о чём теперь жалею, потому что Танечка заплакала, Андрюша окончательно проснулся и тоже заплакал. Танечка хотела уйти, но я её не отпустила, и мы долго ходили по роще, пока Андрюша снова не уснул.

– Мы так мало с ним прожили… – говорила Танечка. – Я даже привыкнуть не успела, и мама тоже. Мы как будто украли эти несколько месяцев.

Так на самом деле и есть, думала я, но молчала, не хотела её снова обижать. Танечка гуляла с нами и в следующие дни, потому что погода стояла просто изумительная. Приходила к маме в часы посещения, а потом мы катали коляску по парку, и она в конце концов признала, что Андрюша – умненький и красивый мальчик.