Том 15. Письма 1834-1881 - Федор Михайлович Достоевский

журналу и его направлению), — длинные. Что будешь делать? Самое лучшее, делать, не оглядываясь, успею иль нет? Так я и хочу делать.

Но то, что я лично не с вами, — страшно волнует меня. Ежедневно имеется какая-нибудь мысль — поговорить и сообщить. Но вот сиди здесь один. А к вам покамест совершенно нельзя, да и сам теперь ни за что не поеду.

«Записки актера Щепкина» — книга, вышедшая в этом году, конечно, тебе известна. Если не читал — возьми немедленно и прочти; любопытно. Но вот в чем дело (говорю на случай). Ради Бога, не поручай эту книгу разбирать кому-нибудь. Беда. Для разбора такие книги нам драгоценность. Щепкин чуть не до 30 лет был крепостным человеком. А между тем почти с детства соединился с цивилизованным обществом, не переставая быть народом. Мы пишем о соединении с почвой. Поэтому на Щепкина, как на живой пример, надо с этой точки обратить внимание. 2-е) соединение с цивилизацией, то есть с нами, произошло у крепостного Щепкина единственно одной непосредственной силой искусства (театр). Вот и вопрос об искусстве и даже о материальной и социальной пользе его. Ведь статейка-то, с этой точки, вышла бы прелюбопытная. Сообщи эту мысль Страхову. Он не возьмется ли разобрать. (Впрочем, не минуя руководящей статьи, то есть «Ряда статей».){662} Теперь, кроме него, кто же напишет?

Известие о Разине меня как обухом по лбу хватило.{663} Ну, что же теперь делать? Кому-нибудь нельзя дать отдела. Мое мнение — лучше ограничиться перечнем событий с присовокуплением какого-нибудь (политического) письма в редакцию о чем-нибудь частном в политических делах.{664} Если тебя не давит дело, почему бы тебе не составить хоть на один только март политического отдела? Можно и не всё писать, а частным вопросом заняться и его отделать. Боюсь, что поручишь какому-нибудь бродячему господину, по необходимости. Лучше ничего, чем такой господин. Впрочем, ты всё это в[69] <…>

Здесь есть некто Чаев. С славянофилами не согласен, но очень ими любим. Человек в высшей степени порядочный. Встречал его у Аксакова и у Ламовского. Он очень занимается историей русской. К удовольствию моему, я увидел, что мы совершенно согласны во взгляде на русскую историю. Слышал я и прежде, что он пишет драматические хроники в стихах из русской истории («Князь Александр Тверской»). Плещеев хвалил очень стихи.

Теперь в «Дне» (№ 11-й) объявлено о публичном чтении хроник Чаева с похвалою.{665} Я поручил Плещееву предложить ему напечатать в «Эпохе». Хорошо ли я сделал?{666}

84. M. M. Достоевскому{667}

26 марта 1864. Москва

Москва, 26 марта/64

Любезный брат, у Черенина я достал 3-го дня «Эпоху», которую он неизвестно как получил так скоро, и 1½ дни читал я ее и пересматривал. Вот мое впечатление: издание могло бы быть понаряднее, опечатки бесчисленные, до крайнего неряшества, ни одной руководящей, вводной, хотя бы намекающей на направление статьи, кроме статьи Косицы (хотя и хорошей, даже очень, но для 1-го номера нового журнала — недостаточной). Знаю, что всё это от запрещения «Ряда статей».{668} Но мне-то тем нестерпимее, потому что эти 2 номера решительно имеют теперь вид сборника. Есть и ёрничество, совершенно, впрочем, извинительное, когда издаешь 2 номера на скорую руку, а именно: роман Шпильгагена,{669} «Процесс»{670} и «Записки помещика»;{671} все три статьи занимают целую половину 2-х книг. Жаль, что не читал Ержинского. Если хорошо — так всё спасено, а если нехорошо, то очень плохо. Теперь о хорошей стороне: все статьи, которые я прочел, занимательны (Шпильгагена я не читал; может, и хорошо. Я говорю только об ужасном объеме). Обертка пестра, и названия статей завлекательны. Некоторые статьи очень порядочны, то есть «Призраки» (по-моему, в них много дряни: что-то гаденькое, больное, старческое, неверующее от бессилия, одним словом, весь Тургенев с его убеждениями, но поэзия много выкупит, я перечел в другой раз). Статьи Страхова, Ап. Григорьева,{672} Аверкиева,{673} «Что такое польские восстания», компиляция из Смита,{674} «Ерши»{675} и «Бедные жильцы» Горского,{676} даже Милюкова{677} мне очень понравились. В защиту на все нападения на Горского можно сказать, что это совсем не литература и с этой точки глупо рассматривать, а просто факты и полезные. Не читал еще «Савонаролы». Очень бы желалось знать, какого рода эта статья.{678} Но всё это меркнет оттого, что запрещен «Ряд статей». Ради Бога, проси Страхова выправить свою статью в цензурном отношении для следующего № или написать новый «Ряд статей». Как можно скорей статью руководящую!

Пожалуюсь и за мою статью: опечатки ужасные и уж лучше было совсем не печатать предпоследней главы (самой главной, где самая-то мысль и высказывается), чем печатать так, как оно есть, то есть с надерганными фразами и противуреча самой себе. Но что ж делать! Свиньи цензора, там, где я глумился над всем и иногда богохульствовал для виду, — то пропущено, а где из всего этого я вывел потребность веры и Христа, — то запрещено.{679} Да что они, цензора-то, в заговоре против правительства, что ли?

Если не эффект, то любопытство номер произведет наверно. А это хорошо. Вообще же номер — очень порядочный, взяв в соображение время. Насчет же разнообразия я даже и не ожидал, что будет такое. Одно жаль, что никак не разберешь, какого мы направления и что именно мы хотим говорить.{680} Прошу тебя, голубчик Миша, отвечай мне как можно скорей и подробнее о том, что сказали про журнал. Здесь еще публика не получала, и потому ничьего мнения еще не слыхал.

Марья Дмитриевна до того слаба, что Алек<сандр> Пав<лович> не отвечает уже ни за один день. Долее 2-х недель она ни за что не проживет. Постараюсь кончить повесть поскорее, но сам посуди — удачное ли время для писанья?

Не слыхал ли чего о Паше? Кроме одного письма — ничего не написал, а я велел каждую неделю. Что с ним делается, как он живет? Ради Бога, урвись как-нибудь или поговорить с ним, или пошли к нему на квартиру, что там делается? Это негодяй какой-то!

Вот что еще, брат: он, пожалуй, будет еще