История чтения - Альберто Мангель

Тон читателя и то, как он влияет на текст, обсуждается в главе пятьдесят первой на примере Роберта Льюиса Стивенсона, читавшего своим соседям в Самоа. Стивенсон считал, что драматизмом и музыкальностью своей прозы он обязан няне, Элисон Каннингем, или Камми. Она читала ему сказки о привидениях, религиозные гимны, кальвинистские брошюры и шотландские романы, и все это в результате нашло отражение в его творчестве. «Это ты привила мне вкус к драме, Камми», – признался он ей однажды, будучи уже взрослым. – «Я, мастер Лу? Да я сроду в театре не была». – «Может и так, матушка, – ответил он, – зато как театрально ты декламировала гимны!»[677] Стивенсон не умел читать до семи лет, не из-за лени, а потому, что ему хотелось по возможности продлить очарование нянюшкиных рассказов. И наш автор называет это «синдромом Шахерезады»[678].

Но в «Истории чтения» речь идет не только о художественной литературе. Не следует забывать о чтении научных статей, словарей, таких частей книги, как оглавление, примечания и посвящения, карт, газет – каждому из этих занятий посвящена отдельная глава. Автор, например, приводит короткое, но емкое описание Габриэля Гарсиа Маркеса, который каждое утро читал несколько страниц словаря (любого словаря за исключением знаменитого Diccionario de la Real Academia Española), и сравнивает его привычку с манерой Стендаля, который читал наполеоновский кодекс, чтобы научиться писать так же сжато и точно.

В главе пятидесятой поднимается тема чтения взятых на время книг. С помощью Джейн Карлейль (жены Томаса Карлейля, признанного авторитета эпистолярного жанра) мы узнаем, что чтение не принадлежащих нам книг – «как будто любовная афера на стороне» и о том, как могут повлиять на нашу репутацию книги, взятые в библиотеке. Однажды январским вечером 1843 года, выбрав в респектабельной лондонской библиотеке несколько сомнительных сочинений французского писателя Поля де Кока, она, к удивлению библиотекарей, отважно записала в формуляр имя Эразма Дарвина, иссохшего инвалида и дедушки несколько более известного Чарльза[679].

В книге описано и то, какими церемониями сопровождалось чтение в древние времена и в наши дни (главы сорок третья и сорок пятая). Здесь и марафонские чтения Улисса в Блумсдей[680], и ностальгические вечерние радиопередачи, чтения в битком набитых залах библиотек и в далеких, заметенных снегом деревнях, чтение у постели больного и чтение рассказов о привидениях зимой у камина. Здесь странная наука «библиотерапия» (глава двадцать первая), которую Вебстер определяет как «использование определенных материалов для чтения в терапевтических целях в медицине и психиатрии»: некоторые доктора утверждают, что могут исцелять болезни тела и духа с помощью «Ветра в ивах» или «Бувара и Пекюше» Флобера.

Не забыты и книжные саквояжи, без которых немыслимо было представить себе путешествие в Викторианскую эпоху. Ни один путешественник ни выходил из дома, не запасшись подходящим чтением в дорогу, ехал ли он на Лазурный Берег или в Антарктику. (Бедняга Амундсен: автор рассказывает, что по пути к Южному полюсу принадлежавший исследователю саквояж с книгами утонул и ему пришлось много месяцев провести в компании единственного тома, который удалось спасти, «Eicon Basilice» доктора Джона Годена[681].)

В одной из заключительных глав (но не в последней) идет речь об открытом признании писателями власти читателей. Здесь упомянуты книги, которые читатель может конструировать, как набор «Лего»: это, конечно же, «Тристрам Шенди» Лоренса Стерна, который можно читать как угодно, и «Игра в классики» Хулио Кортасара, роман, где главы можно читать в разной последовательности. Стерн и Кортасар уже подводят нас к романам Нового времени, к гипертекстам. Этот термин был предложен в 1970-х компьютерщиком Тедом Нельсоном для описания непоследовательного повествовательного пространства, существование которого стало возможным благодаря компьютерам. «В этих безбашенных (и бездонных) сетевых трудах нет иерархии, – цитирует автор романиста Роберта Кувера, описывавшего гипертекст в статье в «Нью-Йорк Таймс», – поскольку параграфы, главы и прочие традиционные способы разделения текста заменены равноправными и одинаково эфемерными блоками текста и графиками размером с экран»[682]. Читатель гипертекста может войти в текст практически с любого места; изменить направление рассказа, потребовать что-то вставить, исправить, дополнить или стереть. У этих текстов не бывает конца, потому что читатель (или писатель) всегда могут их продолжить или переиначить: «Если любая часть текста – его середина, откуда вам знать, что он закончен, читатель вы или писатель? – спрашивает Кувер. – Если автор волен в любой момент повернуть историю куда ему заблагорассудится, не становится ли это его обязательством?» Попутно наш автор задается вопросом, действительно ли подобное обязательство предполагает свободу.

У истории чтения, к счастью, нет конца. И после заключительной главы и перед внушительным Индексом наш автор оставил несколько пустых страниц, куда читатель может записать собственные мысли о чтении, вспомнить темы, которые не были упомянуты, привести интересные цитаты, рассказать о событиях и персонажах, которые на момент выхода книги еще не существовали. И в этом есть нечто утешительное. Я воображаю, как откладываю книгу на тумбочку у кровати, воображаю, как снова открываю ее вечером, или вечером следующего дня, или еще через день, и говорю себе: «Она еще не закончена».