Жорж Санд, ее жизнь и произведения. Том 2 - Варвара Дмитриевна Комарова

и где есть солнце... Но я не могу сделать этого в данную минуту. Уже не говоря о том, что в материальном отношении это было бы весьма трудно, но это имело бы вид, что я обанкротился. Надо, чтобы я еще хоть год прожил в Париже и приготовил себе эту возможность. Издатели «Наполеона» вновь были у меня и просили меня сделать эту работу совершенно независимо. Они обещают мне авансы, по мере того, как я буду работать. Это было и вашим мнением, дорогая, что я должен подняться после моего поражения. Я очень хотел бы этого, но не могу приняться за это дело ранее, чем через 3 месяца.

Надо прожить эти 3 месяца. То есть, мне нужен был бы капитал от 1200 до 1500 фр. для меня и брата, который совершенно в таком же положении, как и я. Мне нужно в месяц около 300 фр., а ему около 100 фр.

Через 3 месяца я кончу три работы, уже весьма продвинувшиеся. Брат мой тоже кончит книгу по политической экономии. Но где найти 400 фр. в месяц? Решительно нет издателей, есть лишь самые злосчастные барышники по книжной части. Прибавьте к этому, что нет и публики для чересчур серьезных вещей, и что медленность, с которой мы ведем «Энциклопедию», приобрела мне очень дурную репутацию. За последние 7-8 лет, я не мог бы жить со всеми своими обузами, работая в «Энциклопедии» по 8 фр. за столбец, если бы четыре друга: г. Фабас, которого вы знаете, M-me Марлиани, Беранже и Виардо не помогали мне. Результат того, что они вмешались в дело помощи мне, очень печален, с известной точки зрения. Я должен Фабасу от 5000 до 6000 фр. К счастью, он богат, а я ему был полезен. Беранже поручился в 4000 фр. в деле «Наполеона». Виардо может потерять как на двух книжечках, печатание которых он взял на себя, и на векселях издателя «Наполеона», которые могут не быть уплачены, так, наконец, и на авансированной мне сумме, – от 5000 до 6000 фр. Он вернет себе эту сумму, если книжки продадутся, как можно надеяться, и если я вновь возьмусь за «Наполеона». Но пока что эта сумма выдана им вперед. M-me Марлиани одолжила мне с поистине удивительной дружбой около 3000 фр. Вот, – за исключением кое-каких мелких долгов, из которых один произошел вследствие сделки с Боннэром и Бюлозом, – и весь мой баланс, дорогой друг.

Вы видите, что я вас принимаю за своего поверенного в делах. Я вам в цифрах изложил свое финансовое положение. Я изложил его вам, чтобы вы мне дали совет. Не могу ли я, с кое-какими изменениями, которые мы признаем нужными, принять то предложение, которое внушено M-me Марлиани дружбой и рвением ее к считаемым ею полезным трудам? Она думает, что можно найти пять или шесть верных и возвышенных по своему характеру друзей, которые, соединившись, одолжили бы мне эту, так необходимую для меня, сумму. Конечно, я не желаю впасть в то смешное и непочтенное положение, которое явилось бы следствием слишком большой легкости, с которой я занимал бы деньги. Вы это очень хорошо поняли, и вы, кажется, настаивали на этом пункте в разговоре с нашей подругой. Благодарю вас за это. Но что же мне делать? Я не могу со дня на день изменить своего положения. Никогда еще я не был так близок к тому, чтобы писать выгодные произведения, как говорится. Я фактически и вследствие несогласия в идеях с Рено, избавлен от «Энциклопедии», которая была моей гибелью. Если б даже я хотел собою пожертвовать для нее, то и то не мог бы. Поэтому можно надеяться, что через несколько месяцев я, с Божьей помощью, вновь примусь за «Наполеона» или за какой-нибудь другой труд, более прибыльный, чем истинная философия.

Но надо совершить этот переход – и тут-то у меня и не хватает храбрости.

В глазах многих я – безумец, так как упорно хотел заниматься философией, когда нищета меня ежедневно погоняла, и я преступен, что в нужде обращался к друзьям. Да благословит Бог этих прекрасных судей. Я полагаю, что т. к. мир очень плохо организован по части работы, как и во всех других отношениях, то и я не могу быть безупречным. Я чувствую, что так я не хорошо живу, и что положение, при котором индивидуум зависит материально от других людей, ненормально. Я его принимаю, как несчастье, стараясь в то же время избавиться от него.

Вы, дорогой друг, которая судите не как обыденные люди, но у которой столько же чутья, сколько и независимости и силы душевной, посоветуете мне! Вы вне того вопроса, который я вам ставлю, тогда как я в нем, а следовательно, и ослеплен. Поговорите-ка об этом вновь с нашим превосходным другом. Я приду к вам через 2 или 3 дня. Вы мне скажете, что думаете.

Не отвечайте мне, ибо ваше письмо могло бы прийти домой, когда меня бы не было дома, и быть распечатанным.

Ваш друг П. Леру».

Немного спустя, 11 июня 1841 г., он пишет ей из Ла-Шатра:

«Госпоже Жорж Санд в Ноган.

Дорогой друг, вчера я был в Ногане, а пишу вам из Ла-Шатра. Я уезжаю сегодня вечером, тогда как вы приедете через три дня. Таковы веления судьбы, которая установила отношения и соединения светил, блуждающих в небесах, и душ, ищущих друг друга на земле. Я ни слова не писал вам из своего путешествия. Вы простите это мне, не правда ли?

Путешествие принесло большую пользу Жюлю, теперь его здоровье сносно. Вы будете довольны этим известием, т. к. вы его цените, и вы хотели бы, чтобы он был счастлив, т. е. посильнее и способнее изложить идеи, замкнутые в его голове.

Мы приехали сюда в надежде, что вы уже будете здесь с начала месяца, согласно с тем, что вы мне сказали в Париже. Мы нашли в Ногане лишь ваши цветы и ваших птиц. Как я хотел бы дождаться вас, хотя бы для того лишь, чтобы тотчас с вами проститься. Но мы получили письма, заставившие нас помыслить о быстром отъезде.

А между тем, я был в очень затруднительном положении вчера. Я рассчитывал на ваше присутствие и на вашу помощь. Мы захватили из Парижа лишь очень маленькую сумму, и нам пришлось быть очень экономными, чтобы проездить так долго и так далеко. Так как, уже начиная с Монпелье,