Бетховен - Лариса Кириллина

Вашего превосходительства большой почитатель

Людвиг ван Бетховен».

Веймар был бы вполне обычным небольшим немецким городком, ничем не лучше и не хуже соседнего Эрфурта, если бы не одновременное присутствие здесь нескольких гениев и блестящих умов, к суждениям которых прислушивалась вся Европа — даже там, где немецкий язык был не в ходу. Гёте, Шиллер, Гердер, Виланд — достаточно было только их, чтобы Веймар прослыл чем-то вроде новых Афин, где, слоняясь по улочкам, неизбежно встретишь то Сократа с Платоном, то Еврипида с Аристофаном… Правда, к 1811 году многих великих уже не осталось в живых и над всеми царил — словно мощный платан, не боящийся ни бурь, ни молний, ни древоточцев, — неизменно щедрый, нечеловечески плодоносный, божественно просветлённый Гёте, к которому уже прочно пристало прозвание «Олимпиец».

Всякий мало-мальски любознательный гость, приезжавший в Веймар, будь то досужий путешественник или человек, состоящий на службе, считал своим долгом наведаться во дворец великого герцога и добиться хотя бы мимолётного свидания с Гёте. И то и другое было, в общем, не слишком трудно. Его высочество великий герцог Карл Август, ещё в юные свои дни не испугавшийся сделать первым министром поэта (тогда вовсе не «господина тайного советника фон Гёте», а просто «Гёте из Франкфурта»), оставался и в зрелые лета человеком широких взглядов. Великая герцогиня Мария, сестра русского императора Александра, оказалась для Веймара чем-то вроде всеобщей заботливой матери. Так что веймарский двор был одним из самых просвещённых в Германии.

Франц Олива, молодой приятель Бетховена, приехавший в Веймар по служебным коммерческим делам, отправился проведать Гёте почти сразу же, как только снял себе в гостинице комнату, распаковал свои вещи и переоделся из дорожного платья во фрак. Его высокопревосходительство княжеский министр Иоганн Вольфганг фон Гёте, к удивлению молодого венца, оказался вполне доступен. У него имелись специальные часы для приёма гостей. Он давал им нечто вроде императорской аудиенции, принимая целыми группами — путешествующих иностранцев, юных поэтов с амбициями, восторженных светских дам… Для каждого у него находились вежливое приветствие, ободряющее словцо, изящная шутка, комплимент или просто ласковый взгляд. Но каким-то особым чутьём из всей этой пёстрой разноязыкой толпы он выхватывал тех, в ком видел нечто действительно интересное, — и такой счастливец бывал удостоен приглашения на домашний вечер или даже к обеду, куда были вхожи лишь самые близкие.

Явись Олива к великому Гёте как простой посетитель, он бы, скорее всего, удостоился только рукопожатия и пары любезных фраз. Однако имя «Бетховен» произвело надлежащий эффект: 2 мая Олива вручил письмо — и тотчас был зван на вечерний приём через два дня, где присутствия случайных людей уже не предполагалось.

Сюльпис Буассере, историк живописи и приятель Гёте, запись в дневнике от 4 мая 1811 года, касающаяся визита Франца Оливы:

«После обеда барон Олива из Вены сыграл нам некое сочинение Бетховена — кажется, это была песня Клерхен. В музыкальном зале висели арабески [Филиппа Отто] Рунге, символически-аллегорически изображавшие Утро, Полдень, Вечер и Ночь. Заметив, что я внимательно их изучаю, Гёте схватил меня за руку и сказал: „Вы что же, не видели их? Ну, посмотрите. С ума сойти от этих вещей — они и прекрасны, и безумны“. Я ответил: „Да, совсем как музыка Бетховена, которую он нам тут играл, и как вся наша эпоха“».

Гёте — Бетховену, Карлсбад, 25 июня 1811 года:

«Ваше письмо, мой почтеннейший, переданное господином фон Олива, доставило мне большое удовольствие. Сердечно благодарю Вас за содержащиеся в нём суждения и могу Вас искренне заверить, что я отвечаю Вам тем же, ибо всякий раз, когда мне доводилось слышать что-либо из Ваших работ в исполнении умелых артистов или любителей, у меня возникало желание восхититься однажды Вашей собственной игрой на фортепиано и насладиться Вашим выдающимся талантом. Добрая Беттина Брентано, безусловно, достойна того расположения, которое Вы ей оказали. Она говорит о Вас с восторгом и самой горячей симпатией, относя те часы, что проведены ею с Вами, к счастливейшим в своей жизни.

Предназначенную Вами для меня музыку к „Эгмонту“ я, вероятно, найду у себя, когда возвращусь домой, и заранее благодарю Вас — ибо я о ней от многих уже слышал хвалебные отзывы и думаю, что этой зимой при постановке вышеназванной пьесы в нашем театре мне удастся устроить исполнение Вашей музыки в качестве сопровождения. Тем самым я надеюсь доставить большое удовольствие как себе самому, так и многочисленным Вашим поклонникам в нашем городе. Но более всего я хотел бы осуществления той надежды, которую вселил в нас господин фон Олива, сказавший, что во время одной из предстоящих поездок Вы, возможно, посетите Веймар. Хорошо бы Вам приехать в такое время, когда тут находятся и двор, и любящая музыку публика. Вы встретили бы, конечно, приём, соответствующий Вашим заслугам и Вашему образу мыслей. Никто, однако, не может быть в этом заинтересован более, чем я, желающий Вам доброго здоровья, препоручающий себя Вашей благосклонной памяти и выражающий Вам свою искреннейшую признательность за всё то хорошее, что уже было мною испытано благодаря Вам».

Встретиться с Гёте летом 1811 года у Бетховена не получилось: дела задержали его в Вене до начала августа, и когда он наконец смог отправиться на воды в Теплиц, Гёте уже покинул чешские курорты. Тем не менее на водах собрались люди, с которыми у Бетховена завязались самые тёплые взаимоотношения. Это была литературная чета — поэт Кристоф Август Тидге (1752–1841) со своей подругой, писательницей и поэтессой, графиней Элизой фон дер Рекке (1754–1833), и приехавшая вместе с ними молодая берлинская певица Амалия Зебальд, ученица Карла Фридриха Цельтера.

Имя Тидге было Бетховену хорошо знакомо. Ещё в 1803 году он написал на его стихи песню «Счастье дружбы». Год спустя творчество Тидге вдохновило Бетховена на одну из его лучших песен, «К надежде», созданную в 1804 году для Жозефины Дейм. Текст песни был взят из поэмы Тидге, полное название которой гласило: «Урания. О Боге, Бессмертии и Свободе» (1801). «Урания» была обращена к тем, кто, находясь в тяжёлых жизненных обстоятельствах, начинал сомневаться в существовании Бога, в бессмертии души и в незыблемости законов добродетели. Такие сомнения были не чужды и самому Бетховену, а в «Урании» предлагались ответы на них, лишённые религиозного догматизма.

Дружеское сближение Бетховена с Тидге выглядело совершенно естественным. Поэт, который был почти на 20 лет старше композитора, в одном из своих последующих писем к нему рискнул обратиться к Бетховену на «ты» — и это вызвало благодарный отклик: «Приветствуя меня паролем „Ты“, ты пошёл мне навстречу, мой Тидге. Быть же посему. Сколь ни кратким было наше общение, мы быстро познали друг друга, и между нами уже более не возникало ничего отчуждающего».

Охотно общался Бетховен и с подругой Тидге — графиней Элизой фон дер Рекке, дамой весьма неординарной. В письме к ней от 11 октября 1811 года Бетховен назвал Элизу фон дер Рекке «мой высокочтимый и благородный друг» и обещал ей положить на музыку некоторые из присланных ею стихотворений. Последнего обещания он не сдержал, но графиня была ему явно симпатична.