Моя темная Ванесса - Кейт Элизабет Расселл

– Дело не в нем. Если бы ты нас поддержала, Броувику пришлось бы признать, что это действительно произошло. Их бы привлекли к ответственности. Это могло бы изменить школьные порядки.

Она выжидающе смотрит на меня. Я пожимаю плечами, и она разочарованно вздыхает.

– Мне тебя жаль, – говорит она.

Когда она поворачивается, чтобы уйти, я тянусь к ней и касаюсь кончиками пальцев ее спины.

– Скажи мне, что он с тобой сделал, – говорю я. – Не говори, что он тебя домогался. Скажи, что произошло.

Она с диким взглядом поворачивается ко мне.

– Он тебя поцеловал? Он привел тебя к себе в кабинет?

– Кабинет? – повторяет она, и при виде ее растерянности я закрываю глаза от облегчения.

– Почему это для тебя так важно? – спрашивает она.

Я открываю рот. Слово «потому» готово вырваться наружу: «Потому… Потому что, что бы с тобой ни случилось, это не могло быть настолько плохо, потому что нелепо с твоей стороны столького требовать, когда это я приняла на себя удар. Это я заклеймена на всю жизнь».

– Он меня лапал, ясно? – говорит она. – В классе, за своим столом.

Я выдыхаю. Мое тело обмякает, я покачиваюсь. Как Стрейн под елью на хеллоуинской вечеринке. «Знаешь, что я хотел бы с тобой сделать?» К тому моменту он меня только трогал – лапал за своим столом.

– Но он подавлял меня и иначе, – говорит она. – Домогательства – это не только физическое насилие.

– А как насчет других девочек? – спрашиваю я.

– Их он тоже лапал.

– Это все?

Она фыркает:

– Да пожалуй, что все.

Значит, он их трогал. В этом он признавался мне с самого начала, еще с той ночи у него дома, когда он взял мое лицо в ладони и сказал: «Я дотронулся до нее. Вот и все». Тогда я испытала облегчение. Теперь я жду, когда на меня снова снизойдет то же чувство, но не испытываю ничего – ни гнева, ни потрясения. Потому что ее слова ничего не изменили. Я уже знала.

– Знаю, что с тобой все было по-другому, – говорит она. – Но началось-то все так же, правда? Он подзывал тебя к своему столу. Ты писала об этом в блоге. Помню, как я его нашла. Читая твои посты, я все равно что читала про себя.

– Ты читала его еще тогда?

Она кивает.

– Я нашла его в закладках на его компьютере. Иногда я оставляла тебе анонимные комментарии. Мне было слишком страшно писать под собственным именем.

Я говорю, что понятия не имела – ни о комментах, ни о том, что она меня читала.

– Ну а что ты вообще знала? – спрашивает она. – Неужели ты действительно не знала обо мне?

Она уже задавала этот вопрос, а я уже ответила, но сейчас он обретает новое значение. Она спрашивает, знала ли я, что он с ней делал.

Я говорю правду:

– Я знала. Я о тебе знала.

Он рассказал мне, но назвал ее пустяком, и я не стала спорить. Я простила его и готова была простить гораздо худший поступок, которого он даже не совершал. Что значит ладонь на ноге по сравнению с тем, что он сделал со мной? Я не думала, что это важно, и даже сейчас, когда Тейлор стоит передо мной, мне трудно понять, насколько ей это навредило. «Неужели то, что он с тобой сделал, действительно было так плохо? Неужели из-за этого стоит лезть из кожи вон сейчас?»

– Может, для тебя это мелочь, – говорит она. – Но этого хватило, чтобы меня сломать.

Я остаюсь стоять посреди тротуара, а она, широко шагая, идет прочь. Коса подпрыгивает и бьется об ее спину. Я возвращаюсь домой через площадь. Огромную рождественскую ель украшают фонариками, вокруг слоняются старшеклассники, у которых обеденный перерыв, – мальчики в капюшонах и кучки девочек-подростков в джинсовых куртках и потертых кедах. Их облупившийся лак для ногтей, высокие хвосты, смех – и я зажмуриваюсь так крепко, что перед глазами вспыхивают искры и звезды. Он по-прежнему у меня внутри, пытается заставить меня увидеть их так же, как видел он, – череду безымянных девочек за партами. Ему нужно, чтобы я помнила, что они никто. Он едва их различал. Они никогда для него ничего не значили. Они были никем в сравнении со мной.

«Я любил тебя, – говорит он, – моя Ванесса».

В кабинете Руби я спрашиваю:

– Думаете, я эгоистка?

Уже поздно, обычно мы не встречаемся в этот день и в такое время. Я написала ей: «У меня ЧП» – она всегда повторяла, что я могу так поступить, но я не предполагала, что мне это понадобится.

– Думаю, что существуют варианты действий, которые не потребуют от вас обнажать душу, – говорит Руби. – Варианты получше.

Она наблюдает за мной из своего кресла и с бескрайним терпением ждет. Небо за окном переливается от голубизны и лазури до кобальта и полуночи. Я запрокидываю голову, отбрасывая волосы с лица, и говорю в потолок:

– Вы не ответили на вопрос.

– Нет, я не думаю, что вы эгоистка.

Я выпрямляюсь.

– А зря. Все это время я знала, что он делал с той девочкой. Одиннадцать лет назад он сказал мне, что до нее дотронулся. Он не лгал. Не скрывал это от меня. Мне было просто все равно.

Выражение ее лица не меняется; только по ее трепещущим ресницам видно, что я ее зацепила.

– Я и о других девочках знала, – говорю я. – Я знала, что он их трогает. Годами он звонил мне поздно ночью, и мы… Мы обсуждали то, чем занимались, когда я была младше. Секс. Но он и о других девочках говорил – о тех, что у него учились. Он описывал, как подзывает их к своему столу. Рассказывал мне, что делает. А мне было все равно.

Лицо Руби по-прежнему неподвижно.

– Я могла заставить его остановиться, – продолжаю я. – Я знала, что он не в состоянии себя контролировать. Если бы я оставила его в покое, он, скорее всего, сумел бы остановиться. Я заставляла его переживать все заново, а он этого не хотел.

– Вы не виноваты в том, что он сделал с вами и с другими.

– Но я знала, что он слаб. Помните? Вы сами так сказали. И вы правы, я это знала. Он говорил, что не может быть со мной, потому что я пробуждаю его внутреннюю тьму, но я не оставляла его в покое.

– Ванесса, вы сами себя слышите?

– Я могла его остановить.

– Ладно, – говорит Руби, – даже если вы могли его остановить, вы не обязаны были это делать, и это ничего бы для вас не изменило. Потому что, если бы вы его остановили, это не изменило бы того факта, что вы подвергались насилию.

– Я не подвергалась насилию.

– Ванесса…

– Нет, послушайте. Не делайте вид, что я не знаю, о чем говорю. Он никогда меня ни к чему не принуждал, ясно? Он на все спрашивал у меня разрешения, особенно когда я была помладше. Он был бережным. Он был хорошим. Он меня любил.