Родники рождаются в горах - Фазу Гамзатовна Алиева

Шарифат казалась ему недоступной, как звезда. Если бы сейчас ему сказали, что в Шарифат влюблены все парни мира, Хаджимурад поверил бы. Он видел что-то в ее глазах, чего нельзя было найти ни у какой другой девушки.

Возвращаясь домой, Хаджимурад старался найти повод, чтобы поддержать так неожиданно начатую с ней дружбу. Хорошо бы поскорее снова встретиться! И снова рядом с Шарифат возникала и Багжат. Ее тонкие печально сдвинутые брови, густая челочка коротко постриженных волос, открытое доброе лицо… Уезжая она печально смотрела на него. И свое «до свидания, Хаджимурад» она сказала так грустно, голос ее дрожал. Занятый мыслями о Шарифат, Хаджимурад не обратил на нее особенного внимания. А теперь, вспоминая, как Багжат несколько раз оглядывалась на него, он видел ее глаза, будто умытые дождем темные черешни. Они блестели и с каким-то неясным укором смотрели на Хаджимурада.

«Она о чем-то хотела спросить. Тогда я не обратил внимания. Почему я не сказал ей ни одного ласкового слова?»

Хаджимурад вдруг подумал, что если бы не встретил Шарифат, то Багжат могла бы овладеть его сердцем. Его всегда привлекали открытые лица, он ценил доброту души — а Багжат казалась Хаджимураду отзывчивой и искренней. Печаль и радость отражались в ее глазах. Шарифат молчаливая, как будто все время прислушивалась к чему-то… Гордость ее граничила с высокомерием. Казалось, даже близкому она не открывает своих сердечных хурджинов. «Не люблю замкнутых людей», — думал Хаджимурад, но когда она поднимала на него свои загадочные глаза, забывал, что не любит.

Как бы там ни было, в его сердце Шарифат заняла очень прочное место. «Сказать я не посмел, напишу обо всем, пусть ответит, как ко мне относится. Иначе ничего не получится», — решил он и, по своей привычке ударив в дверь коленом, широко ее распахнул.

— Я думал, Хаджимурад, что ты уехал с гостями в Горчок, — сказал Жамалудин чуть насмешливо.

— Поехал бы, отец, с большим удовольствием, да они меня не приглашали, — ответил Хаджимурад. — Я их уговаривал у нас остаться на ночь, отказались.

— Может, сынок, им у нас не понравилось?

— Не знаю. Взяли и уехали.

— Но твоя королева, как цветок шиповника. Нежности в ней, как росы на лепестке утром. Думается, хватит и колючек… Интересно, кто их кунак[19] в нашем ауле. Надо было все-таки оставить их ночевать, а то подумают, что мы не гостеприимный народ.

— По гостеприимству, отец, с ними не посоперничаешь! Я это понял еще в их ауле.

— Не говори так! У нас всегда хорошо принимали гостей. Бывало, в Цибилкул заезжал какой-нибудь поэт или певец… Гостя по очереди приглашали из дома в дом, стараясь угостить и развлечь как можно лучше. Но вот молодых девушек в прежние времена родители в чужие аулы не отпускали… Женщины, а особенно девушки, скрывали свои лица от посторонних. Теперь времена изменились. И все же трудно представить себе, что родители такой красавицы, как Шарифат, спокойно сидят дома, когда она гуляет по чужому аулу.

— Да что тут такого? Ну поехала девушка в соседний аул, и что дальше? Что случится?

— Ты прав, сынок! Ничего не случится! Никто красавицу не умыкнет, не увезет к себе в аул на коне под буркой… Девушка сама побежит. — Жамалудин махнул рукой и отправился спать.

Хаджимурад недоумевал:

«Удивительный человек мой отец! Чем он недоволен? Почему напомнил о старом времени?.. Может, ему не понравилось, что я целый день не разлучался с Шарифат?»

Жамалудин сам не знал, что ему не понравилось. Пожалуй, он считал, что Хаджимурад должен был проводить Шарифат до Горчока.

«Все это так. Но уж очень она красива… Вполне может Хаджимурад в нее влюбиться, а вдруг ее сердце уже занято? Нелегко представить себе, что таким молодым красивым джигитом кто-нибудь может пренебречь. Даже такая красавица…» Жамалудин гнал от себя эти мысли, но беспокойство не проходило. Ведь его самого однажды так обманула жизнь. С тех пор он не мог бездумно предаваться радости, она казалась непрочной, И в редкие светлые минуты он думал о том, что все проходит. Сознание этого помогало ему сохранять душевное спокойствие и в черные дни. Он вспоминал даже о том, что на пути его встречались люди, которых судьба баловала еще меньше. Нельзя сказать, чтобы эти наблюдения радовали, но они помогали смотреть на жизнь менее безнадежно.

Сегодня ничего Жамалудина не успокаивало. Тревожные мысли разбрелись, как козья отара в горах без чабана. Сердце стучало.

— Отец, ты спишь? — услышал он голос Хаджимурада с веранды.

— Не сплю, а что случилось?

— Ничего, — ответил Хаджимурад, пожалев о том, что побеспокоил отца.

— А если ничего, почему не спишь?

— Не идет сон.

— Это старики без причины не спят! Ты еще слишком молод, чтобы страдать бессонницей. Я вижу, ты последнее время бездельничаешь, книг не берешь в руки. Подтянись. Мужчина всегда должен быть мужчиной. Радость, равную морю, проглотить одним глотком! Горе, подобное скале, прожевать, как зернышко. Скоро у тебя экзамены, о них и думай. Другие мысли выбрось из головы. Вовремя спи, вовремя ешь.

Хаджимурад, не перебивая, слушал суровую отповедь отца.

— Не беспокойся, — сказал он смиренно. — С завтрашнего дня, засучив рукава, примусь за книги.

— Чувствую, ты еще мне что-то хотел сказать…

— Ты прав, отец. Теперь, когда я научился работать с камнем, я хочу поставить маме на могиле памятник. Сам ограню, без чьей-либо помощи водружу. Один, понимаешь? Я нашел в горах подходящий камень. Мне хотелось бы, чтобы ты взглянул на него. Может быть, ты выберешь время пойти туда завтра вместе со мною?

— Что с тобой поделаешь? Ты характером в меня пошел. Что задумаешь, сразу хочешь выполнить. Ну что ж, конечно, пойду с тобой посмотреть этот подходящий камень… Я бы на твоем месте не спешил. Поучился бы.

— Нет, отец, я больше не могу ждать. У всех наших родных хорошие памятники, только могила матери заброшена. Я все время думаю об этом. Мне даже стыдно ходить на кладбище. На ее надмогильном камне даже не написано имени.

— Я же тебе говорил, Хаджимурад, почему нет у твоей матери достойного памятника. Умирая, она высказала пожелание, чтобы надгробный памятник соорудил ее сын, когда подрастет. Я не мог нарушить ее предсмертной воли.

— Теперь, отец, я выполню эту волю.

— Не рано ли, сынок? Может все-таки подождал бы, когда будешь совсем зрелым мастером.

— Я вижу, отец, ты не веришь в мое умение, но я возьмусь