Жизнь Бальзака - Грэм Робб

На самом деле «Старую деву» ждал неподтвержденный успех – но только для Жирардена. Несмотря на «шум и крики», тиражи его газеты стремительно росли и дали ему возможность выглядеть порядочным и высоконравственным малым, когда он объявил, что не станет печатать следующее произведение Бальзака – историю о проститутке по кличке Торпиль (имелась в виду рыба, электрический скат, а не торпеда).

Вторая предпринятая Бальзаком крайняя мера доказывает его веру в волшебную силу договора. Она потребовала куда меньше труда. Он ликвидирует остальные литературные активы. В «Ревю де Де Монд» появилась рецензия Сент-Бева на «Поиски Абсолюта» (La Recherche de l’Absolu). В статье, полной двусмысленных комплиментов и едких похвал, Сент-Бев открыл широкой и напыщенной аудитории «Ревю», что Бальзак вначале бочком проник на литературную сцену в маскарадном костюме лорда Р’Ооне773. Бальзак обратил разоблачение к своей выгоде и, несмотря на попытки своего старого знакомого, Лепуатвена, расстроить сделку, выкупил права на свои ранние, «добальзаковские», романы и продал их издателю Ипполиту Суверену. Его «секретари» подчистили самые неряшливые куски, написали еще два романа, избавились от лишних рек крови и отрубленных конечностей, изменили заглавия. В рекламе появилась глупая фраза, которая прилипла к Бальзаку до конца его жизни. Романы назывались юношескими произведениями «самого плодовитого из наших современных писателей».

Если в прошлом были деньги, деньги ждали и в будущем. В ноябре наступила одна из минут обманчивого триумфа, которые Бальзак так хорошо описывает. Он на целую неделю уехал в Саше, «чтобы отдохнуть, как дитя, на материнской груди», а заодно избежать ареста. Тогда Бальзак объявил, что все его долги выплачены. Под «всеми» он понимал «долги, которые ему докучали». «Сегодня, в два часа, – сообщил он отставному торговцу скобяными изделиями, который ранее навещал его в мансарде на улице Ледигьер, – я подписал контракт, который положил конец всем моим тревогам и мучениям, убившим бы меня, если бы они продолжались еще немного. Мне осталось рассчитаться только с вами, моей матерью и мадам Деланнуа (еще одна знакомая семьи. – Авт.)»774. Контракт, о котором шла речь, касался всех его будущих произведений. Бальзаку оставалась самая малость: написать их.

Булавочная головка, на которой Бальзак воздвигал очередную перевернутую пирамиду, состояла из аванса в 50 тысяч франков. Он по-прежнему был глубоко в долгах, по-прежнему не мог посещать Оперу из страха, что его там увидят, и по-прежнему был охвачен оптимизмом, который он так живо разъяснял в предисловии к «Отцу Горио»: «Уже долгое время единственным намерением автора при книгоиздании было повиноваться второй судьбе (так часто противопоставляемой нашей небесной участи), которую куют для нас общественные события и чьи исполнители известны под именем кредиторов – ценная порода, ибо их название означает, что они в нас верят»775.

Основателю «Парижской хроники», Уильяму Даккету, чьи долги принял на себя Бальзак, как ни печально, кредиторы не верили. Даккет продал свои векселя людям, умевшим выколачивать долги. Теперь у Немезиды Бальзака появилось несколько лиц. Он велел перевезти мебель с улицы Кассини на улицу Батай. Как только судебные приставы обнаружили его новое убежище, он снял комнату на улице Прованс, в доме номер 22, всех оповестил о своем новом месте жительства, но так туда и не переехал. Огюст де Беллуа предложил ему крышу над головой; возможно, какое-то время Бальзак ночевал у него. 8 февраля 1837 г. на улице Кассини захватили его любимый экипаж тильбюри – с фонарями, вышитыми подушками, гербами на дверцах и т. д.

Для Бальзака «утрата иллюзий» была равнозначна открытию, что оптимизм не всегда помогает. Отсюда и его желание перед вторым великим поражением бежать туда, где иллюзии еще процветали. На помощь пришло полученное им юридическое образование: еще оставались затруднения с наследством графа Висконти. Сара и Эмилио снова попросили его о помощи. Вместе с Бальзаком они приглашали поехать в Италию Теофиля Готье, но тот был занят – трудился обозревателем на Парижском салоне. Поэтому 14 февраля Бальзак поехал в Италию один. 18 февраля небо над Миланом осветилось ослепительным северным сиянием, а 19 февраля Бальзак въехал в город и снял номер рядом с театром Ла Скала в лучшем отеле города, «Альберго делла Белла Венеция»776.

Графиня Сансеверино снабдила его рекомендательным письмом к своему брату, князю Порциа, и его любовнице, графине Болоньини-Вимекрати. Человеку, чей экипаж только что захватили в Париже судебные приставы, предоставили личную карету князя и его ложу в Ла Скала. Скульптор Алессандро Путтинати изваял его мраморную статуэтку, которую Бальзак назвал «творчеством привязанности»; в благодарность он оплатил и работу, и материал777. Только его собратья-писатели оказались негостеприимными: они обиделись на Бальзака за то, что тот предпочел их обществу общество аристократов. Как вспоминал Чезаре Канту, Бальзаку удалось восстановить против себя всех во время визита к знаменитому писателю-романтику Мандзони. Надев мягкую шляпу и «ленточку вместо галстука», Бальзак непрестанно болтал о себе, жалуясь, что его попытка написать «религиозное произведение» («Сельский врач») оказалась не такой прибыльной, как он надеялся, и он ничего не сказал о романе Мандзони «Обрученные» (I Promessi Sposi), который он даже не читал778. Оставшееся время отпуска он был завален приглашениями и газетными статьями, прочесть которые у него, скорее всего, не было времени. После того как у него на улице украли часы, несколько газет напечатали сочувственные статьи. Чезаре Канту заметил: часы быстро нашлись. Происшествие свидетельствует о том, что полиция все-таки может работать эффективно. В другой газете сообщалось о появлении новой моды в одежде – «а-ля Бальзак». Автор статьи предполагал, что новая мода связана с необычным сочетанием белого галстука и черных перчаток. Скорее всего, новая мода стала результатом того, что Бальзак слишком быстро укладывался в дорогу.

Центром Милана считался салон двадцатитрехлетней графини Маффеи, которой предстояло сыграть важную роль в движении Рисорджименто. Несмотря на грозящую ему финансовую катастрофу, Бальзак наслаждался внезапным омоложением. Он описывал графиню в письме к ней самой: она напоминала ему статуэтки, которыми он так восхищался, «стройная, гибкая, добрая и красивая, тонкая, хрупкая, изящно сработанная, с изысканными формами, полная милосердия, красоты и чудесных изгибов». Граф Маффеи так забеспокоился, что послал жене срочные распоряжения: «Все взгляды прикованы к этому знаменитому иностранцу, и все знают, что он проводит в нашем доме почти все утра и вечера, пренебрегая другими приглашениями от знатных людей, осыпавших его, в отличие от нас, знаками внимания… Так как ты читала его романы, ты сама можешь судить, насколько он хорошо знает женщин и умеет их обольщать… Не рассчитывай, что его внешнее уродство или твоя неопытность спасут тебя или защитят от общественного мнения. Даже его уродство забывается благодаря его остроумию и обаянию. Он умеет по собственной воле раскрывать сердца и души. Помни, малютка Клара, что ты любимица всего Милана»779.

Когда Бальзак поехал в Венецию, чтобы получить подпись на одном документе, связанном с наследством Эмилио, он писал оттуда именно Кларе. Его письма представляют ценные доказательства того, как он порождал новые иллюзии, которые должны были заменить утраченные. Из своего номера в «Альберджо Реале» – номера, который в 1834 г. занимали Жорж Санд и Мюссе, – он любовался видом собора Сан-Джорджо Маджоре и его отдельно стоящей колокольней. В ту пору век туризма уже начался, и в самых поэтических местах он обнаруживал, что его фантазию обезглавливают «проклятые английские гравюры», которые уже показали ему Венецию во всех возможных видах. «Мой разум подобен кокетке, которой уже наскучила любовь во всех ее мыслимых видах, поэтому, когда она находит истинную любовь… она не чувствует ничего».