Божьи воины - Анджей Сапковский

— Жаль, — вздохнул Бартош Строчил, — что, наевшись инапившись, не потрахаем. Но завтра, пся крев, будет по-другому. Вот увидите.Когда остановимся в Свиднице. О святой Георгий Чудотворец! Я знаю, есть в Свидницеборделик, девочки там словно твои лани,..

— Надеюсь, — отер усы Либенталь, — что сведения этидостаточно современны. А, Строчил? Как давно ты этих ланей знавал? Хорошо б неоказалось, что теперь это ровесницы старухи Боршнитцевой. Такие же гнилушки!

— Преувеличиваете, господа, — проговорил Рейневан. — Крометого, кажется мне, вы оскорбляете честь женщины.

— А тебя кто-то спрашивает? — крикнул Либенталь. — Чего тыхайло раскрываешь?

— Тише, милостивые господа, — прошипел Придланц, неспокойноозираясь. — Немного потише. На нас уже посматривать начинают. А в чем дело,Белява?

— Благородная госпожа Боршнитцева вовсе не старуха. Моемуотцу столько же лет, а он вовсе не старик.

— Чего-чего? Не понял?

— Шестьдесят лет, — возвысил голос Рейневан, — это не старость.Мой отец...

— Иди ты в жопу со своим отцом! — рявкнул Либенталь. — Чтобдьявол твоего отца унес! Шестьдесят не старость? Ну и баран! Тот, кому шестаязвездочка стукнет, тот головешка, рухлядь и старый пердун! Ясно?! А ты молчи ине возражай. Не то получишь по мордасам!

— Кричите громче, громче, — буркнул Придланц. — Еще не всевас слышали. Вот хотя бы тот грязнуха у двери. Он, пожалуй, не слышал.

— Кроме того, — тихо сказал Рейневан, глядя Либенталю прямов глаза, — кроме того, мне не нравится, как ваши милости рассуждают о женщинах.Как бесчестно это рассматривают. Кто-нибудь может подумать, что всех женщин вымерите одной меркой. Что для вас все они одинаковы.

— Чтоб меня удар хватил! — Либенталь саданул кулаком постолу так, что подскочила посуда. — Ради Бога! Я не сдержусь!

— Вы заткнетесь или нет? Черт побери...

— Господин Белява, — перегнулся Строчил через стол. — Что натебя нашло? Перепили или как? А может, приболели? Сначала отец, теперь какие-тобабы... Что с гобой?

— Я не согласен с тем, что все женщины одинаковы.

— Все одинаковы! — зарычал Либенталь. — Одинаковые, мать итуда, и обратно! И одному и тому же служат!

— Ну нет! — Рейневан вскочил из-за стола, принялсяразмахивать руками. — Нет, господа! И слушать не хочу! Я едва сдержался, — онпискляво повысил голос, — когда вы Отца Святого оскорбляли, папу Мартина V, сжопой его сравнивая, обзывая старой развалиной и пердуном! Но отказывать впочестях Божьей Матери? Говорить, что ее почитать не следует? Что она такая же,как все женщины, что cicut ceterae mulieres[170] зачала иродила? Нет, этого я спокойно слушать и не подумаю! Я вынужден покинуть вашеобщество!

У Либенталя и Придланца отвисли челюсти.

Не успели они отвиснуть окончательно, как четверо грустныхиз-за стола в углу вскочили. Как по команде вскочили также и кнехты в кожаныхкабатах.

— Именем Святой Инквизиции! Вы арестованы! Либентальоттолкнул стол, схватился за меч, Строчил пинком перевернул скамью, Придланц иКун разом сверкнули выхваченными клинками. Но у четверых грустных неожиданнообъявились сторонники. На лбу Куна с треском разбился глиняный горшок,брошенный с невероятной точностью и силой одним из обшитых раковинамипилигримов. Баварец ударился спиной о стену, и прежде чем пришел в себя, егоуже крепко держали в объятиях два цистерцианца. Третий цистерцианец, высокий,но крепкий и мускулистый, ударил Либенталя плечом, хватил коротким и точнымслева, добавил справа. Либенталь ответил, монах увернулся. Немного, нодостаточно, чтобы кулак едва лизнул ему тонзуру, сам проделал снизу отличныйхук, а потом еще выдал прямой. Прямо в нос. Либенталь залился кровью, скрылсяпод толпой навалившихся на него кнехтов. Другие уже успели обезоружить Строчилаи Придланца.

— Вы арестованы, — повторил один из грустных. Никто из них вдраку не ввязался. — Именем Святой Инквизиции — вы арестованы. За богохульство,святотатство и оскорбление чувств.

— Чтоб вас псы вусмерть затрахали! — ревел прижатый к полуПридланц.

— Это будет запротоколировано.

— Сукины дети!

— И ты тоже.

Вероятно, нет нужды добавлять, что Рейневана уже давно небыло в комнате. Как только началась суматоха, он сбежал.

Конюшенный мальчишка выполнил просьбу, не расседлал одногоиз коней. До захода солнца было еще настолько далеко, что ворота не заперли, инастолько близко, чтобы на дороге уже не было ни души, никого, кто мог бы датьуказания погоне. А Рейневан не сомневался в том, что погоня не заставит себяждать, начнется сразу же, как все выяснится. Преследовать его будут, он этознал, не только его недавний эскорт, но и те грустные, в которых он безошибочнораспознал людей инквизиции. Необходимо было как можно скорее увеличитьдистанцию, удалиться настолько, чтобы надвигающиеся сумерки расстроили планыпреследователей. Когда опустится мрак, он должен быть далеко. Любой ценой. Дажеесли для этого придется загнать коня.

Счастье, казалось, по-прежнему сопутствовало ему, конь покачто не проявлял в галопе признаков усталости. Начал мылиться и ходить бокамитолько тогда, когда доскакал до бора. Здесь Рейневан в любом случае должен былсбавить темп. В бору было уже почти совершенно темно.

Фарт кончился, когда стемнело окончательно. Когда онпереезжал через мостик над ручьем, стук копыт по бревнам пошел эхом. Приглушаястук других копыт. Черный и невидимый в темноте всадник появился из тьмы какпризрак. Прежде чем Рейневан успел прореагировать, его стянули с седла. Онзащищался, но у черного всадника была прямо-таки нечеловеческая сила. Он поднялРейневана и с высоты кинул на каменистый грунт.

Была вспышка, боль, парализующее бессилие. Потом твердаяземля как бы расплылась под ним, всосала в пушистую тишь. В бездонную пропастьмягкого небытия...

Он пришел в себя в полулежачем положении. И в путах.Запястья были стянуты у кистей, ноги связаны в щиколотках. За последние десятьдней, подумал он, меня все время кто-нибудь хватает, в пятый раз я оказываюсьчьим-то пленником. Похоже, я установил рекорд.

Это была его первая мысль. Предваряющая даже гораздо болееосмысленную в его положении: а именно, кто схватил его на сей раз?

Спиной он упирался во что-то, что, вероятнее всего, былостеной, потому что было твердым и испускало запах старой известковой смеси.Остатки стены он тоже увидел сбоку, они заслоняли от ветра горящий костер.Ветер дул сильно, прямо-таки выл порывами. Шумели и поскрипывали пихты.Рейневан не мог отделаться от ощущения, что находится где-то высоко, на вершинегоры либо холма.