Квантовая революция. Как самая совершенная научная теория управляет нашей жизнью - Адам Беккер

– соглашаться с абстрактным существованием в науке вненаучных факторов, и совсем другое – столкнуться с конкретным примером действия этих факторов. Сама мысль, что нечто столь всеобъемлющее и основополагающее, как копенгагенская интерпретация, способно оказаться доминирующим по случайным и не имеющим прямого отношения к науке причинам, может быть поистине страшной, особенно для тех, кто посвятил физике всю свою жизнь без остатка. Ведь если пожертвовать «копенгагенской идеей», «тогда у вас появляется выбор из нескольких возможностей, а если их несколько, то как решить, какую из них выбрать? – спрашивает Дорин Фрэзер, специалист по философии физики из университета Ватерлоо. – Не будет ли ваше решение определяться вашими предрассудками о том, что интересно и что неинтересно? Вообще-то, в значительной степени дело обстоит именно так, но признаться себе в этом как-то неловко»[706]. Эта неловкость, этот страх перед выбором – еще одна причина соблазнительности принципа «заткнись и вычисляй» для физика. Но если мы поддадимся этому страху, нам будет труднее увидеть, откуда берутся наши предрассудки.

В их число входит множество факторов, роль которых обсуждалась в этой книге: политические соображения, принципы финансирования, идейная атмосфера того или иного места и времени, да и просто межличностные отношения и споры. Многие из таких тенденций проявляются в нашем повествовании и подспудно, не выступая на первый план. За тридцать лет до Белла несостоятельность доказательства фон Неймана показала математик Грета Герман, немка. Однако в то время, в 1935 году, никто этого не заметил. Не потому ли, что она была женщиной? Ведь женщины тогда, как правило, даже не допускались к преподаванию в университетах. Мы уже видели, как специализация в области оснований квантовой физики становилась клеймом, способным погубить профессиональную карьеру любого физика. Нетрудно представить себе, что таким же клеймом, с которым вам не было ходу в науке и в академической среде в целом, мог быть ваш пол или цвет кожи – поэтому в нашем рассказе вы почти не встретите женщин или людей, не относящихся к белой расе. Наука все еще пропитана предрассудками – в отношении не только идей, но и людей.

Однако само по себе наличие этих предрассудков не значит, что наука не отличается от всех других областей человеческой деятельности или что научная истина не отличается от ни на чем не основанных фантазий, которые не имеют никакого отношения к эксперименту или реальности. Содержание лучших научных теорий все-таки не вполне определяется нашей тенденциозностью и нашими предрассудками – реальность берет свое, она опрокидывает наши предубеждения, и чем сильнее она дает им отпор, тем лучше. Ведь этот отпор и кладет пределы нашим научным гипотезам. Между позициями «наука – область чистого рационального знания» и «наука – это просто ахинея, которую выдумывает кто попало» лежит обширная «ничейная территория», на которой, как мы видели в этой книге, достаточно места для человеческого взаимодействия. Но это совсем не значит, что науке не следует доверять, – это так же наивно, как и позиция Шерлока Холмса «наука знает все».

Все это приводит нас к мысли, что история основ квантовых принципов, по-видимому, не проясняет вопроса о том, как работает наука. Мы видели, как она не работает – она не занимается проверкой и подтверждением чисто эмпирических утверждений, как считали позитивисты; она не сводится к доказательству фальсифицируемости, как думал Поппер; и она не является полностью независимой от действия сложных исторических сил, то швырявших в разные стороны, то поддерживавших на плаву персонажей нашей книги. Так как же наука работает? Как уже сказано в конце главы 11, это фантастически сложный вопрос, для полного ответа на который могла бы понадобиться еще одна книга. Но краткий ответ заключается в том, что наука – это сочетание эксперимента, математических и логических рассуждений, обобщающих объяснений, а также предубеждений и пристрастий, порождаемых обстоятельствами жизни ученых и культурой, в которой формируются их личности. Роль субъективных факторов мы стараемся ослабить; это не всегда удается, но открытые усилия по их учету и уменьшению – важная часть процесса. На достижение этой цели направлен весь формировавшийся веками гигантский механизм науки. Если вспомнить о феноменальной мощи, достигнутой наукой в объяснении и предсказании явлений, придется согласиться, что будет верхом глупости ставить на одну доску научные истины и досужие домыслы, религиозные догматы или глубоко укоренившиеся культурные ценности. В рамках истинной науки нет других авторитетов, кроме опыта и эмпирических данных. Она никогда не достигает полного и окончательного успеха. Но из всех способов, которые мы, мыслящие обезьяны, изобрели для познания не нами созданного мира вокруг нас, именно она нашла больше ключей к его объяснению и более всех приблизилась к пониманию его природы.

* * *

История поисков смысла квантовой физики, конечно, сугубо научная. И все же, как мы видели на протяжении всего повествования, игра культурных и исторических факторов глубоко отразилась в ней. Это, разумеется, не удивительно – но и тревожно. Как провести границу между такими спорами, какие шли (и идут) вокруг вопроса об основах квантовых принципов, – обоснованными, ведущимися по определенным правилам научными дискуссиями – и надуманными псевдоспорами о науке вроде «дебатов» о теории эволюции, о глобальном потеплении, о гомеопатии? В конце концов, почему бы их и не сравнить: если ты веришь (ошибочно, разумеется), что изменений климата не существует, никакой эволюции не было, а гомеопатия работает, то все эти споры сводятся к борьбе непримиримой кучки независимых мыслителей, готовых пожертвовать всем ради истины, против всеподавляющего консенсуса «официальной науки». Но это внешнее сходство всего лишь иллюзия. Дебаты об эволюции, глобальном потеплении и гомеопатии открыто фабрикуются и финансируются разнообразными корпоративными, религиозными и политическими организациями, находящимися вне науки. Эти организации ничуть не заинтересованы в том, чтобы отделить человеческие предрассудки от нашего миропонимания. Они вовсе не настроены на серьезное научное обсуждение – преследуя свои цели, они лишь прикрывают свои усилия тонкой патиной мнимой научной респектабельности, что кажется им достаточным, чтобы их заявления могли претендовать на такой же или даже больший вес, чем существующие общепринятые научные мнения. Они не заинтересованы в анализе и проверке данных и с облегчением отбрасывают их, как только видят, что эти данные не соответствуют их заранее предопределенным выводам; взамен они изобретают новые, удобные для них «данные». При обсуждениях глобального потепления и теории эволюции они изобретают несуществующие «противоречия», чтобы противодействовать воображаемой политической ангажированности науки и ученых. И надо сказать, что те, кто поддерживает идеи креационизма и отрицает реальность изменений климата, в этом правы – наука действительно всегда была связана с политикой в том смысле, что она всегда пытается наилучшим образом обеспечить информированность политических решений в общественно значимых областях. А для институтов, продвигающих