Наследница поневоле - Ирина Львова

— Ну, может быть, просто нескольких парней со мной пошлешь?

— Да пьяные они все или спят, — досадливо махнул рукой бывший сослуживец. — А которые не пьяные, с тех проку нет. Маменькины сынки, они только испортят все… — Он сделал паузу и произнес: — Я щас офицеров соберу… А чего? — Заметив, что Заварзин смотрит на него с некоторым недоверием, он попытался застегнуть китель, но, сообразив, что для начала надо просунуть руки в рукава, оставил это утомительное занятие и упрямо повторил: — А чего?

Веселость Андрея улетучивалась вместе с надеждой на помощь военных.

— Где телефон? — спросил он, понимая, что других путей у него не осталось.

— Пойдем, — сказал майор и попытался подняться, что удалось ему с немалым трудом и нешуточным риском для здоровья. Если бы Заварзин вовремя не подхватил, Каликин, вероятнее всего, упал бы прямо на стол.

— Пошли, — набычившись, повторил майор. — Пошли.

Поддерживаемый детективом, он сделал несколько шагов к двери, возле которой оба остановились, услышав доносившийся с улицы странный шум и гул голосов. Шум приближался, нарастая с каждой секундой. Заварзин взялся за ручку двери, но открыть ее не успел, она сама распахнулась, и бывшие сослуживцы столкнулись нос к носу с прапорщиком Диденко.

— У-у-у! — сказал он, но уже с совершенно иной интонацией, а потом с некоторым удивлением добавил: — У-у-у! Куда это вы?

Детективу впервые за вечер довелось услышать от прапорщика что-то иное, чем ставшее привычным «у-у-у». Кроме всех прочих достоинств, которыми Диденко, несомненно, обладал, следовало отметить и еще одну его диковинную способность — воспринимать информацию во сне.

Как оказалось, прапорщик слышал весь разговор, и в его благородной душе зрело негодование, а в мозгу — план восстановления справедливости.

Диденко недолюбливал крутизну, не жаловал он и рокеров, зато очень уважал дружбу и взаимовыручку. Поэтому во дворе майор и его товарищ обнаружили два-три десятка солдат, одетых как попало.

«Вот уж действительно шайбы», — подумал Заварзин. Хлопчики оказались как на подбор — рослые, широкоплечие. Откуда Гришаков выписывал себе таких солдат, оставалось загадкой. Вероятно, знал места или же выкармливал непосредственно на территории части.

— Во, Сан Ваныч, — заявил, покачиваясь, Диденко. — Добровольцы. — Повернувшись к молодым людям, прапорщик заорал: — Стройсь!

Изрядно хмельные парни на удивление быстро построились.

Каликин икнул и оторопело посмотрел на Андрея, затем перевел глаза на добровольцев, а потом на прапорщика, так и не снявшего его китель:

— Ну… Ик… ик… и какие будут предложения?

— Боец Суворов! — хрипло проорал прапорщик. — Выйти из строя!

На удивление среди собравшихся парней нашелся один, к которому определение «шайба» ни в коем случае не подходило. Покинувший строй товарищей молодой человек был среднего роста, несколько щупловат; не требовался слишком пристальный взгляд, чтобы понять — среди предков солдата не обошлось без семитской крови.

Отец Суворова носил весьма звучную фамилию Гринштейн, теперешняя же фамилия досталась рядовому Суворову от матери. Звали парня Александром Васильевичем, и он, подобно своему полному тезке, генералиссимусу, имел явный стратегический талант.

— Излагай соображения! — приказал Диденко без лишних предисловий.

Лиза огляделась по сторонам. Ничего такого, что могло бы ей пригодиться, она не увидела. Пройдя в первую комнату, она с надеждой бросила взгляд в сторону камина. Щипцов не было.

Но… Угол возле камина поражал обилием зелени. Растения в красивых кадках и горшках вызывали ассоциации с оранжереей.

Лиза нехорошо улыбнулась. Пожалуй, здесь она все-таки найдет то, что нужно.

Подобрав горшок покрупнее, из которого торчало растение на толстом стебле, девушка примерилась и определила, что вполне сможет поднять свое импровизированное оружие, а главное, опустить его на голову того, кто ее охраняет. А если он не один? Лиза вздохнула. Надо рискнуть!

Подойдя к двери, она застучала.

— Чего тебе? — раздался чей-то неприятно знакомый голос.

Девушка продолжала колотить в дверь.

— Прекрати, стерва! — разъярился охранник.

Она услышала, как в замке поворачивается ключ, и заняла исходную позицию.

— Я тебя сейчас угомоню! — прорычал, врываясь в комнату, Губа.

Лиза с размаху треснула бандита по голове горшком, который от удара раскололся.

Если бы она не вырубила его с первого удара, ей наверняка пришлось бы туго. Однако Губа рухнул как подкошенный. К счастью, больше никого у двери не было. Правильно. Зачем толпой охранять слабую девушку и мальчика? Ну ничего, она им покажет, какая она слабая! Лиза подняла выпавшую из пальцев охранника связку ключей и собралась уже бежать прочь, но взглянула на Губу и решила, что нельзя оставлять врага у себя в тылу. Мысленно выругав себя за отсутствие сообразительности, она пробежала в спальню, сдернула с кровати простыню и, надорвав края зубами, оторвала от нее три длинные узкие полосы.

Связав Губе руки и ноги, она запихала третью полоску ткани ему в рот и, пыхтя от напряжения, оттащила поверженного врага в угол.

Итак, теперь, если кто-нибудь войдет в комнату, станет ясно, что птички улетели, а вот куда? Пусть попробуют угадать. Они наверняка решат, что и Лиза и Саша прячутся в доме.

Девушка подобрала ключ и заперла комнату.

— Колись, дружок, — задушевно улыбаясь, проговорил Тарасенков, обращаясь к молодому человеку, который, понурив голову, сидел на краешке стула. — Для следствия и без твоих показаний материала достаточно. Просто я тебе добра желаю. Первая ходка, учтут судьи. И чистуху… то есть чистосердечное признание твое учтут.

Парень скривился.

— Ну да, — хмыкнул он. — Слышали мы сказочку про белого бычка! Учтут, как же! Держи карман шире, Стеклов!

В юридических тонкостях задержанный не разбирался, но никому и ничему не верил. Если у капитана дело на него уже сшито, так зачем же ему тогда чистосердечное признание? Значит, он говорил неправду, и тогда все эти сладкие песни про чистосердечное признание — тоже ложь? Как все вокруг?! Коля Стеклов ненавидел весь мир, весь этот чертов мир, так несправедливо обошедшийся с ним. Почему одним все, а другим ничего?! Почему одним с самого рождения бабки, тряпки, тачки к подъезду, длинноногие, грудастые телки, а ему лишь бедность и презрение. Почему у него нет богатого папаши? Почему мать нищая?! Почему все твердят, как дятлы: «Надо добиваться всего самому»? И кто это вокруг чего-нибудь добился сам?! Может быть, и добился к старости, годам к сорока, пятидесяти… Но тогда ничего уже не нужно? Зачем деньги? Зачем положение? Ведь жизнь-то уже кончилась! Впереди пенсия и… смерть.