Летящая на пламя - Лаура Кинсейл

— Я не лгал тебе, когда говорил, что Шеридан-паша взял тескери хилаал вместе с твоими драгоценностями. Уже тогда могла прийти тебе в голову мысль, что он планировал свой побег и, украв твои сокровища, купил билет на транспортное судно. Впрочем, я не буду вдаваться во все эти подробности, иначе ты опять решишь, что я сочиняю небылицы.

Олимпия прижала руку к губам.

— Никаких небылиц, никаких фантазий, о высокочтимая моя принцесса! — продолжал Мустафа. — Я не стану рассказывать тебе о том, что он спрятал твои драгоценности на острове после того, как вместе с уголовниками пережил кораблекрушение, а затем сообщил об этом мне, причем в присутствии всех остальных, пользуясь моим родным языком и жестами. Он объяснил мне точное местонахождение сокровищ.

— Точное местонахождение? — с сомнением переспросила Олимпия.

— Правда, мой паша показал себя при этом мудрым, отважным и ловким? Он притворился, что спорит со мной из-за твоего жемчуга, а сам давал мне необходимые распоряжения в присутствии своих врагов. Впрочем, что я такое говорю? Я же обещал тебе не лгать!

Мустафа прижался лбом к краю постели и схватил Олимпию за лодыжки. Она тут же спрятала ноги под одеяло и с укоризной взглянула на слугу.

— Прошу тебя, Мустафа, — сказала она. — Не делай этого. Мустафа снова сел прямо, виновато поглядывая на Олимпию.

— Прости меня, моя принцесса. Я недостоин дотронуться даже до бахромы на твоем одеянии. Поэтому я не буду пытаться возвысить свою ничтожную персону ложью о том, что это я достал твои драгоценности из тайника после того, как ты и мой паша покинули «Федру».

Олимпия вся сжалась, не сводя глаз с Мустафы.

— Я недостойный пес и сын пса. Но я больше не буду тебе лгать. Я буду лгать тебе о том, что, когда эти одержимые шайтаном каторжники высадились на остров, намереваясь начать поиск твоих драгоценностей, они принялись убивать друг друга и приказали мне хоронить мертвых. — Мустафа снова низко поклонился Олимпии. — Знай же, Эмирийити, что я слишком глуп и подл и потому допускаю страшную ошибку, уверяя тебя в том, что воспользовался удобным случаем и, когда за мной никто не следил, потихоньку достал сокровища из тайника.

Олимпия почувствовала, как у нее перехватило дыхание. Она закусила губу, стараясь не выдать обуревавших ее чувств.

— Но все, я обещал тебе не лгать. И потому поверь, что я не прятал драгоценности на борту «Федры», пока судно не стало на якорь в Буэнос-Айресе, а мой Шеридан — паша никогда не был любовником твоей миссис Джулии Плам. Он даже и не думал иметь с ней свидание в тот день, когда ты впервые явилась к нему с просьбой о помощи. И мой господин не делал тебе предложения выйти за него замуж только потому, что эта Джулия заставила его, пригрозив лишить денег отца. Я даже не заикнусь тебе обо всем этом, потому что ты все равно не поверишь мне. Ведь все это ложь, Эмирийити, сплошная ложь, а я не хочу лгать.

И Мустафа, сев по-турецки, начал раскачивайся в полузабытьи.

Олимпия, чувствуя подступивший к горлу комок, зажмурилась и откинулась на подушку, закрыв лицо руками. Все ложь, все сплошная ложь. Олимпия не имела никакого права гневаться на Шеридана. Единственное, что она могла позволить себе, это назвать себя наивной дурой и, сжав зубы, зарыться лицом в подушку и так пролежать всю ночь, ругая себя последними словами.

Но сначала именно гнев захлестнул ее. Она снова возненавидела Шеридана с неистовой силой за то, что он предал, ограбил, лишил ее всех иллюзий и бросил. Как он мог? Как он только мог! Да, теперь Олимпия по-настоящему ненавидела его!

Гневаться и ненавидеть было легче, чем ощущать страшную боль в сердце.

Олимпия лежала всю ночь, не смыкая глаз и слушая, как тоненько, на высоких нотах посапывает Мустафа.

Шеридан как-то сказал, что все эти последние месяцы спал и видел сны. И он был совершенно прав. Олимпия считала, что простила его за то, что он бросил ее, но, оказывается, ей удалось лишь на время забыть об этом. Реальный мир отступил, а затем неожиданно вернулся, и Олимпия вновь обнаружила, что ей не хватает смелости смотреть правде в глаза, что она страшная трусиха. Иначе как объяснить ту готовность, с которой она проглотила сочиненную на ходу небылицу, оправдывающую Шеридана в ее глазах? С какой радостью она ухватилась за мысль о том, что он невиновен, хотя факты с очевидностью свидетельствовали об обратном.

И уж конечно, сам Шеридан не стал разубеждать ее. Он ведь знал, какая она, в сущности, наивная дура, и воспользовался ее легковерностью и глупостью. Что же касается его сердечного отношения к ней на острове, то оно вполне объяснялось эгоизмом Шеридана. Олимпия была ему тогда жизненно необходима, она помогала выжить. Она владела навыками охоты на гусей, собирала съедобных моллюсков и составляла ему компанию в качестве собеседницы и любовницы. Она была ему более полезна тогда как друг, нежели как враг.

Точно так же, как теперь она была более полезна ему в качестве мнимой сестры, нежели в качестве жены.

Как все просто! Этот мужчина был истинным реалистом. Реалистом и негодяем. А еще лгуном и притворщиком. Рыцарь в ветхих одеждах с заснувшим пингвиненком у ног.

Джулия… Джулия… Джулия… Он был любовником Джулии. Великолепной, грациозной, всегда сохраняющей самообладание Джулии. Как он, должно быть, смеялся в душе над неопытностью Олимпии!

О, какой же она была дурой, влюбленной дурой! Впрочем, почему была? Она до сих пор в душе надеется, что Шеридан каким-то таинственным образом изменится и она сможет доверять ему.

Нет, ей нельзя доверять ему, нельзя верить ни единому его слову!

Олимпия больше не испытывала гнева, и даже горечь покинула ее сердце, вместо нее она почувствовала теперь в душе глухое отчаяние и разочарование от того, что мечта не вынесла столкновения с действительностью, которая опять одержала верх. Олимпии не было больно при мысли о том, что она не видела тех вещей, которые не желала видеть, обманывая таким образом саму себя.

Но она вряд ли могла обвинить себя в том, что дважды поддалась обаянию Шеридана и поверила ему, — уж слишком опытным лгуном и обольстителем был капитан Дрейк. Более того, она знала, что если бы предоставила сейчас ему возможность оправдаться, он вновь сумел бы убедить ее в своей правоте и заставил бы поверить в то, что любит ее так, как никого никогда не любил.

Но разве он может любить ее, краснощекую глупую толстушку? Она просто сошла с ума, если могла хоть на минуту поверить в это. Обыкновенный здравый смысл должен был остановить ее. Что общего она могла иметь с таким человеком, как Шеридан Дрейк? У нее не было ничего, что могло бы привлечь его, — ни красоты, ни ума, ни опытности в любовных утехах. Она вела себя как упрямый капризный ребенок и была со всей своей потешной серьезностью, прямотой и добропорядочностью прекрасной мишенью для его беспощадных шуточек.

«Верь мне», — сказал он ей недавно, словно дьявол-обольститель. В душе он смеется над теми идеалами, которые Олимпия все еще исповедует, несмотря ни на что. И она добьется своего! Когда-нибудь ей удастся сделать что-нибудь доброе для людей. Шеридан же — потерянный для общества человек, не соблюдающий законов чести, дружбы, истины и даже просто приличия. Он хуже Мустафы, который выполняет приказы своего паши, не отличая добра от зла.