Пария - Грэхем Мастертон

— А что мы сделаем с Микцанцикатли, когда вытянем его на берег? спросил я.

— Все готово и для этого. На пристани будет ждать грузовик-рефрижератор. Вы сразу загрузите в него ящик и привезете его сюда. Энид же займется подготовкой ко всем тем ритуалам, с помощью которых мы опутаем Микцанцикатли. Она должна успеть к вашему появлению.

Я посмотрел на свой недоеденный завтрак, отодвинул тарелку и налил себе еще одну порцию кофе.

— Если что-то не выйдет, — спросил я старого Эвелита, — что грозит нам в наихудшем случае? Пятьсот долларов штрафа за взрыв под водой? Несколько месяцев тюрьмы?

Дуглас Эвелит сжал губы.

— Это все — мелочи по сравнению с яростью Микцанцикатли. В самом худшем случае, мистер Трентон, все гробы в Салеме и Грейнитхед откроются и умершие восстанут, чтобы убить живых.

В эту минуту в столовую вошла Джилли, щурясь в блеске солнца.

— Я проснулась и увидела, что тебя нет, — сказала она. — Здесь все встают так рано?

— Мне нужно поехать в Бостон за сувенирами, — соврал я. — Я просто подумал, что лучше всего будет поехать пораньше утром.

Джилли села. Квамус подошел, чтобы налить ей свежего кофе. Он посмотрел на меня через стол, и по выражению его лица я догадался, что он спрашивает, готов ли я. Я вытер губы, отложил салфетку и встал. Джилли с удивлением посмотрела на меня.

— Ты даже не позавтракаешь со мной?

Я склонился над столом и поцеловал ее.

— Извини. Мне действительно нужно ехать.

— Ты себя хорошо чувствуешь? — спросила Джилли. Она украдкой посмотрела на старого Эвелита, как будто подозревала, что он напичкал меня какими-то наркотиками.

— Я чувствую себя великолепно, — уверил я ее. — Спокойно позавтракай и оставайся столько, сколько захочешь. Я позвоню тебе позже, в течение дня. Может, даже заскочу в салон. Не забудь сказать Эдварду, что мне нужно с ним переговорить.

— Хорошо, — задумчиво ответила Джилли, когда я выходил из столовой. Квамус провел меня в гараж. В темном гараже ждал „комби“ Дугласа Эвелита, черный и блестящий. В багажнике лежали два больших ящика без каких-либо надписей. Квамус открыл передо мной дверцу. Я сел на место пассажира и с опаской посмотрел назад, на ящики.

— Сколько же там динамита? — спросил я Квамуса.

Квамус нажал кнопку дистанционного управления дверями гаража, посмотрел на меня и улыбнулся.

— Достаточно, чтобы в одну секунду перенестись отсюда в Линфилд.

— Благодарю за утешение, — буркнул я.

Мы разворачивались на гравии подъездной аллеи, когда на ступени перед домом вышла Энид и помахала нам. Квамус затормозил и опустил стекло в окне машины. Энид была бледна, ее волосы были растрепаны, и она казалась потрясенной.

— Что случилось? — спросил я ее. — Мы что-нибудь забыли?

— Нет, дело в Энн, — ответила она. — Звонил наш доктор. Доктор Розен, не так ли?

— Точно, доктор Розен. Что с Энн?

— Это ужасно. Ночью я почувствовала, что случилось что-то плохое. Знаете наверно, чувство неожиданной потери, чувство, что часть меня самой неожиданно исчезла. Очень холодное чувство.

— Что случилось? — нетерпеливо спросил я. — Ради Бога, скажите же, что случилось?

— Ее нашли утром в комнате. Она повесилась. Ее задержали в госпитале еще на один день для исследования. Сегодня утром, когда вошли в ее комнату, нашли ее висящей на люстре. Она повесилась на своем пояске.

— О Боже, — сказал я. Завтрак подкатил к моему горлу. Квамус коснулся лба жестом, который, вероятно, был индейским аналогом крестного знамения и значил: „Покойся с миром“.

— Она оставила письмо, — добавила Энид. — Не помню точного содержания, но оно адресовано вам, мистер Трентон. Звучит оно примерно так: „Вы не должны сдерживать обещание ради меня“. Она не писала, в чем заключается это обещание и почему вы не должны его сдерживать.

Я закрыл глаза и опять открыл их. Все вокруг казалось серым, будто на черно-белой крупнозернистой фотографии.

— Я знаю, что это за обещание, — тихо прохрипел я.

Деятельный мистер Уолкотт из салемского Общества спасения на водах был невысоким, плечистым мужчиной со славянскими чертами лица, седыми кустистыми бровями и словарем, состоящим главным образом из двух выражений: „Пожалуй, так“ и „Почему нет“, которые через полчаса общения я счел чертовски раздражающими и безвкусными.

Мистер Уолкотт сказал, что его отец был англичанин, а мать — полька, что они вдвоем создали семью, которая оказалась отчасти романтической, отчасти свихнувшейся и отчасти гениальной, так что на эту тему он больше не скажет ничего. Он помог Квамусу загрузить ящики с динамитом на палубу своей лодки, девяностофутового, жирного от масла люгера, который я раньше видел пришвартованным на более грязному конце побережья Салема. Потом он включил дизельные двигатели, и безо всякой задержки мы отчалили от мола.

Утро было холодное, но море было спокойным, и у меня появилась уверенность, что в этих условиях я справлюсь с погружением. Я немного беспокоился из-за динамита, но повторял себе, что делаю это ради Джейн. Если я разыграю все хитро и осторожно, то верну ее себе, целую и невредимую. Мне пришла в голову необычная мысль, что если Микцанцикатли сдержит обещание, то я могу получить Джейн уже сегодня вечером.

Квамус коснулся моего плеча и жестом велел мне перейти на корму люгера, где лежало наше оборудование для погружения. Молодая девушка с коротко остриженными волосами и полосой масла на ноге проверяла наличие воздуха в аквалангах. Она была в таком же комбинезоне, как и мистер Уолкотт, ее глаза были такого же интенсивно голубого цвета, а мощная грудастая фигура явно показывала, что это его дочь. Она сказала „Привет“ и посмотрела на нас с сомнением: седой индеец в возрасте от шестидесяти до трехсот лет и перепуганный торговец в темно-красном плаще.

— Хотите подготовиться, ребята? — спросила она. — Я Лори, Лори Уолкотт. Нырял кто-нибудь из вас раньше?

— Конечно, — резко ответил я.

— Я только спросила, — буркнула она и бросила мне непромокаемый комбинезон. Он не напоминал тот, который мне одалживали Эдвард и Форрест: серый, потертый, воняющий псиной, а в его складках застряли катышки влажного талька. Баллоны с кислородом также были потертые и поцарапанные, как будто использовались при разгоне атакующих акул. Однако следовало помнить, что Уолкотт был профессиональным аквалангистом-спасателем, а не одним из воскресных любителей. Уолкотт о таких говорил „плавающие педики“.

— Вы еще можете отступить, — выговорил Квамус. — Не нужно погружаться, когда человек боится. Мистер Эвелит поймет.

— Разве так заметно, что я боюсь? — спросил я.

— Я сказал бы, скорее, что вы явно обеспокоены, — ответил Квамус с легкой иронической усмешкой.