На острие танкового клина. Воспоминания офицера вермахта 1935-1945гг. - Ханс фон Люк

– Сожалею, – заключил Фойхтингер, – что нашим храбрым солдатам придется испить всю чашу горечи. Желаю вам и вашим подчиненным пережить эту последнюю битву, надеюсь, вы понимаете, что продвижение русских в сердце Фатерланда необходимо остановить.

Слова его резали ухо чрезмерной патетикой, но что еще он мог сказать? Теперь мы знали, что только мы – солдаты-фронтовики от командира на его КП до стрелка в башне танка – ответственны за принятие решений, на нас ложится весь груз ответственности. После семи с половиной месяцев беспрерывных боев для нас наступило наконец время прийти на защиту родины.

Погруженный в разнообразные мысли, возвращался я к своей машине, и вдруг мне пришло в голову, что я ни под каким видом не желаю, чтобы «Мерседес» достался русским и даже британцам или американцам. У меня возникла идея отдать машину Дагмар, которая находилась в Науэне, к западу от Берлина. Я тотчас же связался с офицером по транспорту.

После того как я вкратце изложил ему историю моего «Мерседеса»-кабриолета, он пообещал помочь.

– Я могу ненадолго остановить эшелон у эстакады к юго-западу от Берлина, – предложил он. – Там вы легко снимете машину с поезда. На дорогу через южные подступы к Берлину нам, наверное, понадобится целая ночь – движение там интенсифицировалось, а тут еще воздушные налеты. Вы сможете снова сесть на поезд на армейском пункте в Цоссене к юго-востоку от Берлина.

Поскольку нам с офицером по транспорту предстояло передвигаться в моем купе, я не предвидел каких-то осложнений.

Я отправился к ближайшему телефону и позвонил Дагмар.

– Замечательно слышать тебя. Как ты? – спросил я. – Надеюсь, в Науэне ты более-менее в безопасности?

– Где ты? Ты в порядке? – спросила она вместо ответа. – Здесь не бомбят, так что все спокойно. Только каждую ночь видны длинные лучи прожекторов, слышан гул бомбардировщиков и грохот взрывов. Знаешь, мы тут все уже привыкли жить «на домашнем фронте». Только постоянно тревожат слухи, что русские вот-вот пойдут на Берлин. Ты не знаешь ничего точно?

– Слухи верные. Так или иначе, нас с нашими танковыми дивизиями переводят на Восточный фронт. Куда – я не должен говорить тебе и не скажу. А теперь слушай внимательно, – продолжал я. – 4 или 5 февраля я появлюсь у тебя на «Мерседесе». Тебе придется потом отвезти меня на нем на станцию, а затем забрать машину себе. Позже все объясню. Пожалуйста, будь дома в эти два дня, чтобы все сработало. Поняла?

– Конечно-конечно. Будет здорово увидеться, пусть и ненадолго. Буду ждать тебя тут.

Итак, этот вопрос уладился. Перед началом совещания я усадил за стол Либескинда, и мы с ним вдвоем сочинили «подорожную» Дагмар.

Как поведала мне Дагмар позже, уже после моего возвращения из России, «подорожная» сработала. «Особая боевая группа», множество печатей и подпись полковника-фронтовика произвели впечатление – ни на одном складе снабженцы не задались вопросом: как попала за руль машины 23-летняя женщина?

– Я тихо смеялась про себя, – призналась Дагмар, – тому, как они вились вокруг меня. Тот факт, что в конце апреля во Фленсбург перенес свою ставку назначенный Гитлером главой правительства адмирал Дениц, особенно подчеркивал важность моего «задания», выполняемого по поручению боевой группы.

Благодаря своим связям в ставке в Берлине Дагмар удалось покинуть Науэн своевременно – до начала «битвы за Берлин» – и через несколько дней благополучно добраться до моей матери во Фленсбург. К сожалению, верный «Мерседес» разделил судьбу 1000 бутылок вина из Франции и хрусталя из Баккара: британские оккупационные власти обнаружили машину и конфисковали как военный трофей.

Очень надеюсь, что этот добрый автомобиль дожил до старости и стоит в каком-нибудь гараже в Англии или в Шотландии.

Мы с моими батальонными и ротными командирами устроились в маленьком кафе в Канделе. Я рассказал им о встрече с Фойхтингером и с полковником Хельмутом Цолленкопфом, временно исполнявшим обязанности дивизионного командира.

– Нас переводят на Восточный фронт.

Все разом глубоко вздохнули.

– Вот такого мы не ждали, – сказали все едва ли не хором, – из огня да в полымя. – Были потом и вопросы: – Как долго еще продлится война? На призывные пункты фольксштурма сгоняют стариков и мальчишек 14 и 15 лет. Последние резервы?

И я должен был объяснять им, что наш долг преградить дорогу русским и избавить гражданское население от невыносимых страданий?

– Остается надеяться, что западные союзники смогут продвигаться на восток с максимальной скоростью. Грузимся в эшелоны между 3 и 5 февраля. Потратьте имеющееся время на отдых и подготовку молодых.

Мы сидели еще долго и над чашечкой «фокко-мокко», как называли мы заменитель кофе, вспоминали бои в Нормандии, кошмар Фалезского «котла» и, конечно, ожесточенные уличные бои в Риттерсхоффене.

В дивизии мне сказали, что наши потери убитыми, ранеными и пропавшими без вести, начиная с 6 июня 1944 г., достигают примерно 15 000. Ужасающая цифра, особенно если вспомнить, что 6 июня численность личного состава дивизии составляла около 16 000 человек.

Мы спрашивали друг друга, откуда русские, несмотря на колоссальные потери, умудряются в таком количестве черпать людские и материальные ресурсы? Как решают гигантские транспортные проблемы? Уже в плену я слышал, что президент Рузвельт обязался поставить по ленд-лизу Сталину среди всего прочего 100 000 грузовиков «Студебеккер», без которых русская армия никогда не смогла бы наступать.

Настроение среди моих людей, преимущественно ветеранов, было таким, каким и должно было быть в таких условиях, – отвратительным. Но они радовались, что драться в новой битве им предстоит плечом к плечу в «старой команде» – так они чувствовали себя в определенной мере в безопасности. Многие позвонили домой, поговорили с семьями, поспали в настоящих кроватях. Они были готовы вновь встретить врага с Востока. Рассказы о зверствах русских никого не оставляли безучастными.

Поступил один из основополагающих приказов Гитлера – между собой его никто уже не называл иначе как «Грефац» (Görsster Feldherr aller Zeiten, то есть «величайший полководец всех времен»), – в соответствии с которым в части Вермахта от полка и выше надлежало назначить NFO (Nationalsozialistische Führungs-Offizier), «национал-социалистского офицера-координатора», задача которого состояла бы в том, чтобы следить за частью и командованием с позиций партии. В общем, он решил, что нам, как в Красной армии, не хватает политруков и комиссаров. Это лишний раз показывало, с каким подозрением относился к Вермахту Гитлер после 20 июля. Я назначил на должность NFO капеллана. Издевка, понятное дело. Особенно если вспомнить, какого мнения о Гитлере держалась церковь. Так высокое руководство собиралось пресечь пораженческие настроения и подхлестнуть «волю к достижению окончательной победы».