На острие танкового клина. Воспоминания офицера вермахта 1935-1945гг. - Ханс фон Люк

Теперь же не было никакого движения. Тихо. Даже вражеская артиллерия молчала. Майор Курц бегом преодолел сотни метров, отделявшие его от моего командного пункта.

– Господин подполковник, «ами» ушли. Вывели свои войска ночью под прикрытием артиллерии.

Курц смотрел на меня красными от недостатка сна глазами. Я пожал ему руку.

– Так вот оно значит как, Курц… Спасибо за все, что сделали вы и ваши люди.

Небритые, обросшие бородами «подводников», мы стояли друг перед другом и никак не могли поверить, что смертоносная бойня кончилась.

– Нет ни победителей, ни побежденных. Так для чего же все это было?

Потихоньку измученные люди вылезали из подвалов. Появлялись и гражданские. У них в глазах стояли слезы.

– Все позади? Все кончилось? Можно теперь похоронить мертвецов?

– Нам очень жаль, что такая судьба постигла вас и вашу деревню. Чертова война! Для вас она теперь кончилась.

Неспешно, в задумчивости мы с Курцем подошли к церкви, от которой уцелела лишь часть. Вошли внутрь через огромный пролом в стене. Я повернулся к превращенному в руины алтарю и посмотрел на орган. Похоже, он не пострадал. Появилось несколько солдат.

– Пошли, – махнул я одному ефрейтору, – пошли к органу.

Когда мы поднялись, я попросил солдата раздуть мехи. Сам сел за орган. Как ни невероятно, он работал.

Я начал играть хорал Баха «Nun danket alle Gott»[126]. Звук разносился над руинами и улетал дальше в поля. Все больше солдат входило в полуразрушенную церковь, за ними следовали старухи и дети, они преклоняли колени и тихо молились. И мои солдаты не стыдились слез.

Что же случилось? Что побудило американцев бросить оба селения и, несмотря ни на что, отказаться от шанса отбить «линию Мажино»?

Мы узнали об этом спустя несколько суток. Пленные офицеры сказали нам, что командование 7-й армии США, отвечавшее за данный участок, рапортовало в группу армий о том, что дивизии, занятые в боях в Хаттене и Риттерсхоффене, поредели настолько, что не в состоянии удерживать позиции. В результате из группы армий пришел приказ оставить Хаттен и Риттерсхоффен, а также и весь участок «линии Мажино» в районе к северу от Хагенауского леса и отойти на подготовленные позиции по реке Модер, протекающей на восток из Вогезов через Хагенау.

39-й танковый корпус и 14-й корпус СС[127] вслед за парашютной дивизией двинулись на запад с берегового плацдарма на Рейне и вышли к Хагенау, что создавало для американцев угрозу быть окруженными севернее Хагенауского леса. 21 января сильные боевые формирования устремились на запад из Риттерсхоффена. Утром 22-го числа нас сменила фольксгренадерская дивизия, и мы вышли к Модеру к западу от Хагенау. Храбрая 25-я танково-гренадерская дивизия, пробивавшаяся вперед южнее по обледеневшим дорогам и заснеженным тропам Хагенауского леса, тоже достигла реки Модер. Наши гренадерские роты насчитывали не более 20 или 30 активных штыков. Все равно успех был в досягаемости – мы могли отрезать американцев от Страсбурга.

Вдруг 25 января пришел неожиданный приказ сосредоточиться в районе Канделя, к западу от Рейна на высотах неподалеку от Карлсруэ для получения пополнений. 25-я танково-гренадерская дивизия уже 24 января была выведена в район севернее Канделя.

Конечно, мы радовались отдыху после стольких суток тяжелых боев в Риттерсхоффене, но никак не могли понять, зачем нам приказали отступать, когда мы находились в такой близости от цели.

Нам предстояло узнать причины раньше, чем хотелось бы. В Канделе нас ждала новенькая техника, а также и свежий батальон. Как ни радостно было получить все это, мы часто не знали, кого посадить в новые танки, SPW и в штурмовые орудия, как не знали, кого приставить к пушкам. Мы потеряли слишком много водителей, наводчиков и командиров. А потому приходилось день и ночь тренировать солдат из батальона пополнений.

30 января всех командиров собрали на дивизионном командном пункте. Мне пригнали мой старый добрый «Мерседес», который в последние месяцы использовался для курьерских надобностей.

По прибытии нас в последний раз приветствовал генерал Фойхтингер:

– Господа, как вы знаете, меня переводят в командный резерв. До прибытия нового командира дивизию примет полковник Цолленкопф из командного резерва, которого я вам и представляю. Кроме этого, я имею удовольствие сообщить о производстве подполковника фон Люка в полковники, а стало быть, также и вручить ему вторую звезду. Тридцатитрехлетний фон Люк – один их самых молодых полковников.

Новость была, конечно, приятной, но я не очень-то радовался. На последнем этапе войны быстрые повышения и частые награждения стали чем-то почти обычным. Не это теперь заботило, а то, как бы сохранить побольше людей и самому пережить войну.

– Тревожные новости приходят с Восточного фронта, – продолжал Фойхтингер. – 14 января русские, силами трех групп армий, перешли в решительное наступление и в течение нескольких суток вышли к Одеру в Силезии. На центральном направлении они стремительно продвигаются через Польшу к границам рейха и через несколько дней создадут угрозу городу Франкфурт-ан-дер-Одер и старинной крепости Кюстрин[128]. В результате в опасном положении окажется сам Берлин. Наши поредевшие в боях дивизии неспособны долее удерживать оборону перед натиском располагающего подавляющим численным превосходством неприятеля – его заново укомплектованных армий. По этой причине Гитлер лично распорядился о немедленной переброске 25-й танково-гренадерской и нашей 21-й танковой дивизии в район к западу от Кюстрина, чтобы остановить продвижение противника к Берлину. Эшелоны получат абсолютный приоритет; за быструю доставку личного состава и техники и их разгрузку будет отвечать специальный офицер транспортной службы.