Дипломатия и дипломаты. Из истории международных отношений стран Запада и России - Коллектив авторов

тому, что «русские приняли как неизбежное будущую войну между СССР и США, и они готовы вступить в нее даже несмотря на возможность поражения, поскольку уверены, что даже в этом случае война против капитализма послужит делу мирового коммунизма»[1140]. Ответ Ф. Робертса отличается весьма реалистичной оценкой вероятных действий советской стороны. Вполне соглашаясь с тем, что руководители СССР верят в неизбежность столкновения в будущем коммунизма и капитализма, любые предположения о начале русскими войны, в которой они допускают возможность поражения, Ф. Робертс называл «ерундой» и утверждал, что «правители этой страны сейчас думают о себе прежде всего, как о русских, а русские традиционно не желали начинать большие войны». Реальной угроза войны может стать только в том случае, если Кремль просчитается в оценке решимости США и Великобритании отстаивать те или иные свои интересы в какой-либо части света[1141].

В конце августа – начале сентября Ф. Робертс направил целую серию интересных сообщений в Лондон, наиболее важным из которых является донесение Э. Бевину от 4 сентября.

Оценивая ход работы Парижской мирной конференции и действий советских представителей в ООН, Ф. Робертс пришел к выводу, что действия СССР приобретали все более конфронтационный характер. Поведение Советского Союза «становится все более проблемным в отношении Персии, Греции и арабского мира. Советская хватка усиливается в отношении стран, входящих в его орбиту, а в отношении двух главных европейских вопросов – по Германии и Триесту – мы дальше, чем когда-либо от согласованного и приемлемого решения». Показательно, что тон телеграммы был значительно более жестким по сравнению с мартовскими сообщениями. Ф. Робертс полагал, что поведение Советского Союза «не может быть объяснено и с ним нельзя иметь дело методами нормальными среди других государств, а менее всего подходит умиротворение». Он также теперь считал, что «любая попытка достичь соглашения о сферах влияния, например, в Персии или на Балканах, опасна, поскольку наш опыт предыдущих соглашений… наводит на мысль, что русские доберутся до границ своей сферы, а затем пойдут дальше для сокращения нашей» [1142].

В заключении Ф. Робертс приходит к выводу, что британской стороне необходимо принять как должное существование двух миров и осознать, что «мы не можем быть друзьями». Однако отсутствие дружбы не означает неизбежность враждебности. «Эти два мира могут жить вместе, хотя трения обязательно будут там, где встречаются их границы. Поэтому, мы должны обеспечить чтобы… точки трений были как можно дальше от наших жизненных интересов… будет лучше продолжить спорить об относительно отдаленных вопросах, вроде Польши, Болгарии и Азербайджана, чем отказываться от интересов в этих местах и обнаружить русских… концентрирующих свое внимание на вопросах жизненно важных для нас, например, Франции, Италии, Персидском заливе или Суэцком канале» [1143].

Примечателен анализ донесения Ф. Робертса данный Томасом Браймлоу, который в 1942–1945 гг. работал в британском посольстве в Москве, и считался в Форин офис специалистом по СССР. Во многом соглашаясь со своим коллегой, Т. Браймлоу полагал, что «говорить о возможности жить бок о бок без активной враждебности… значит быть слишком оптимистичным». С его точки зрения, необходимо принять срочные меры для противостояния советской угрозе, в том числе разработать логичную доктрину, противостоящую советскому коммунизму, а также готовить специалистов для ведения антикоммунистической пропаганды[1144]. К концу 1946 г. подобные взгляды стали доминирующими в британском министерстве иностранных дел.

На протяжении 1947 г. Ф. Робертс отправил в Лондон еще несколько обстоятельных донесений, характеризующих отдельные аспекты советской внешней политики. Отметим, прежде всего, телеграмму Э. Бевину от 12 августа, озаглавленную «Советская экономическая политика в Восточной Европе». Обращая внимание на усилия СССР по интегрированию собственной экономики с экономикой своих союзников, Ф. Робертс полагал, что тем самым преследовались две цели – экономический подъем и политическая консолидация вокруг коммунистов в странах Восточной Европы. Весьма любопытно сравнение Ф. Робертса советской интеграционной модели с германской, реализовывавшееся до Первой мировой войны. Если германский вариант предусматривал объединение собственной промышленности с сельскохозяйственной и сырьевой системой восточноевропейцев, то реализация планов СССР должна была привести ко все большей индустриализации самих стран Восточной Европы. В долгосрочной перспективе советская политика могла оказаться более привлекательной для них, чем германская[1145].

Наконец, остановимся на телеграмме Ф. Робертса от 15 сентября 1947 г., в которой он анализировал статью ведущего журналиста газеты «Правда» А. Леонтьева, опубликованную в журнале «Новое время». Обращая внимание министра иностранных дел на эту статью, Ф. Робертс исходил из того, что хотя она носила пропагандистский характер, но с его точки зрения, во многом отражала реальные взгляды советского руководства. Британский дипломат полагал, что несмотря на «самоуверенность Кремля и более или менее постоянное поношение американского капитализма, британской социал-демократии и, конечно, всех аспектов западной жизни, есть не менее постоянный и… в настоящее время искренний акцент на мирные намерения Советского Союза». Ф. Робертс очень верно отмечал, что главная задача для СССР в первые послевоенные годы сводилась к экономическому восстановлению. «Любой, кто отъедет несколько километров от Москвы или пройдется по улицам Москвы, увидит какая гигантская задача по реконструкции все еще стоит перед Советским Союзом и осознает, что любой советский правитель для успеха режима, не говоря уже о благе своего народа, в сердце определенно должен хотеть многих лет мира»[1146].

Примечательны комментарии к этой телеграмме руководителей Северного департамента Р. Ханки и К. Уорнера. Первый из них отмечал, что анализ Ф. Робертса весьма любопытен, но далеко не совсем можно было согласиться. «Мистер Робертс полагает, что акцент на мирные намерения Советского Союза очевиден. Однако становится все труднее поверить в это ввиду крайне агрессивной советской тактики в ООН и где бы то ни было еще. Советы научили нас всех слишком ясно, что они приписывают другим намерения, которые имеют сами, и я не думаю, что мы должны им более доверять» [1147]. К. Уорнер был менее категоричен в данном случае и отметил, что следовало различать возможную советскую военную агрессию и политическую агрессию советского правительства. Последняя, по мнению К. Уорнера, являлась следствием большевистской доктрины и была присуща советской внешней политике с момента окончания Второй мировой войны. Поэтому он не видел оснований сомневаться в верности вывода Ф. Робертса о том, что СССР нуждается в мире и стремится к нему[1148].

В заключении отметим, что отношение Ф. Робертса к политики СССР за время его нахождения в британском посольстве в Москве в 1945–1947 гг. претерпело некоторую эволюцию, которая затронула главным образом риторику автора. По мере развития холодной войны выражения Ф. Робертса становятся жестче, а призывы к