Смертельная лазурь - Йорг Кастнер

Выпавшие на мою долю приключения здорово обострили чутье. Кем был этот незнакомец? Тайным сторонником жерардистов, присланным сюда уничтожить все доказательства, а может, и свидетелей?

— Оставайтесь внизу и будьте начеку! — распорядился я. — Если почувствуете опасность, сразу же бегите за стражниками! Я пойду наверх, поговорю с этим типом.

Едва я занес ногу над ступенькой, ведущей наверх лестницы, как почувствовал руку Корнелии у себя на локте. В синих глазах девушки была мольба.

— Будь осторожен, Корнелис! Прошу тебя — будь осторожен!

Пообещав ей не рисковать без нужды, я поторопился наверх. Едва поднявшись, я услышал донесшийся из каморки, служившей мне спальней и мастерской, грохот. Только сейчас я сообразил, что не вооружен. Невзирая на это, я поторопился войти в свое бывшее обиталище, где моему взору предстала странная картина.

Медвежье чучело, мой верный приятель в те нелегкие для меня дни, лежало на полу, как и в тот день, когда Рембрандт подверг дом разгрому. Какой-то мужчина с всклокоченными длинными волосами с трудом водружал зверя на место. Придав моему благодетелю вертикальное положение, он в изнеможении смахнул пот со лба. Только после этого он заметил мое присутствие. В его глазах мелькнули изумление и испуг.

С момента схватки на борту «Чайки» у меня не было даже возможности как следует умыться. В изорванном платье и с почерневшей от копоти физиономией я здорово смахивал на грабителя с большой дороги, тайком пробравшегося в дом живописца. Но в роли грабителя выступал явно не я.

— Кто вы такой? — неуверенно произнес незнакомец.

— Тот, кто проживает в первом этаже этого дома. А вы кто, позвольте спросить?

— Ох, извините меня. — Незнакомец поклонился. — Питер ван Бредероде, собиратель диковинок и произведений искусства. Как я и предполагал, этот дом прямо-таки переполнен ими. Представьте себе, я обнаружил здесь шлем, принадлежавший самому Герарду ван Вельзену, доблестному рыцарю!

— Понятно, — только и мог сказать я в ответ.

Никаким жерардистом визитер, разумеется, не был, но наверняка являлся почитателем рыцаря Герарда, жившего примерно эдак четыре сотни лет тому назад. И конечно же, мошенником, решившим воспользоваться отчаянием одряхлевшего живописца и выкупить за бесценок всю его коллекцию. Ему не повезло — мы с Корнелией явились как раз вовремя.

Ван Бредероде потряс томиком в кожаном переплете:

— Вот, сюда я переписал все, что представляет для меня интерес. Мастеру Рембрандту осталось только поставить свою подпись. Я готов забрать вещицы в ближайшие дни.

— Не заплатив ни гроша?

— Помилуйте! — искренне возмутился визитер. — Ну разумеется, я готов заплатить. Мастер Рембрандт великодушно позволил мне самому оценить каждую вещицу.

Вот это уж совсем непонятно для скряги, каким был Рембрандт. Вероятно, мастер просто не понимал, ради чего притащился сюда этот коллекционер. А ведь еще совсем недавно старик трясся над каждой безделицей.

Деликатно взяв из рук ван Бредероде книгу, я столь же деликатно засунул ее ему в карман сюртука.

— Выслушайте меня, господин ван Бредероде. Очень внимательно выслушайте. Рембрандт ван Рейн ничего не будет ни подписывать, ни продавать. Дело в том, что ему в этом доме не принадлежит ровным счетом ничего. Все записано на его детей.

— Детей, говорите? Но ведь его сын умер, а дочери не было дома, когда я пришел.

— Зато сейчас она вернулась.

— Тогда я готов говорить с ней и предложить ей…

— Руку и сердце? — не дал ему договорить я. — Припоздали, любезнейший.

Без особых церемоний я схватил мошенника за шиворот и выпихнул из каморки. Не обращая внимания на его причитания, я едва не спустил его с лестницы и выпроводил на улицу. Там он упал, поскользнувшись на обледенелой мостовой, и наградил меня полным ненависти взглядом. Я же, не вступая с ним в перебранку, захлопнул дверь.

— Кто это был? — хотела знать Корнелия.

— Может, какой-нибудь вполне безобидный делец, — предположил я. — А может, и обманщик, пожелавший за бесценок выудить у твоего отца его коллекцию. Не было у меня настроения выяснять. И без того голова раскалывается.

Ребекка хотела было вставить реплику, но тут я расслышал характерное потрескивание. Спутать его нельзя было ни с чем.

— Вы ничего не чувствуете? — спросил я, втянув носом воздух.

В доме стоял отчетливый запах гари.

На какую-то долю секунды мне показалось, что я снова на борту многострадальной «Чайки», в охваченном пожаром трюме судна.

— Это там, наверху! — крикнула Корнелия, бросившись к лестнице. — В мастерской отца!

Мы с Ребеккой Виллемс последовали за ней. Добежав до двери в мастерскую Рембрандта, Корнелия распахнула дверь. Нас обдало жаром. В помещении пылал настоящий костер из опрокинутых мольбертов и писанных маслом холстов.

Огонь пожирал лики Рембрандта. За считанные минуты он расправился со всеми автопортретами художника. За ними стояли месяцы вдохновенной работы. Рембрандт, стоя над этим кострищем, равнодушно взирал на погибавшие в пламени произведения. Корнелия подошла к нему, но старик, казалось, не замечал дочери.

Сбегав вниз, я принес толстое покрывало и набросил его на огонь. Пламя удалось быстро сбить, после чего мы, не обращая внимания на дождь со снегом, распахнули окна, чтобы проветрить задымленное помещение. От автопортретов живописца осталась лишь кучка пепла на прокопченном полу.

Пустой взор мастера постепенно оживал, а когда он осознал присутствие Корнелии, глаза его засветились радостью. Обняв дочь, он всхлипнул, словно ребенок.

— Не могу себе этого простить, — не сразу произнес он. — По моей вине тебе пришлось столько пережить, дочь моя. Я поставил под удар даже твою жизнь. Из-за меня погибло столько людей, хоть я сам и не желал ничего подобного. Это все по милости того злобного духа, поселившегося в моем одряхлевшем теле, не по моей!

— Я знаю это, отец, — ответила Корнелия, ласково проведя ладонью по его взлохмаченным волосам. — Знаю. Но отчего ты решил уничтожить свои картины?

— Да потому что на них я другой, злобный. Тот, каким я был еще недавно. Тот, который улыбался с портретов недоброй улыбкой. И я не хотел, чтобы люди запомнили меня таким. В особенности теперь, когда близится мой конец.

— Ты не должен говорить такие вещи, отец! Ты просто утомился, вот отдохнешь — и все снова будет хорошо.

— Нет, скоро я буду с Титусом, — ответил он.

По его лицу я понял, что он искренне верит в свои слова. Это не было продуктом недужного духа, так и не примирившегося с потерей любимого сына. За маской ослепленного злобой человека, вознамерившегося сквитаться с миром за все выпавшие на его долю невзгоды, скрывался подлинный Рембрандт ван Рейн: человек посвященный, искушенный, с прежней, некогда присущей этому живописцу ясностью сознающий неотвратимость своего близкого конца.