Политические эмоции. Почему любовь важна для справедливости - Марта Нуссбаум

дому могла быть сконструирована в форме расширенного сострадания, в котором Керубино как гражданин любит то, что принадлежит ему, испытывая сильные эвдемонистические эмоции и в то же время понимая общие принципы справедливости и постигая их в этих самых эмоциональных переживаниях. (Так, требование Ролза обеспечивать эмоции, основанные на принципах, удовлетворяется, но в эвдемонистическом ключе, а значит, в более личном – и к тому же в таком смысле, который включает определенный вид любви, необходимый для преодоления нарциссизма.) Мы утверждали, что должным образом сформированная любовь к нации абсолютно совместима с причудливой индивидуальностью и приверженностью свободе. А в этой главе мы, не сосредотачиваясь исключительно на любви к самой нации, в более общем смысле показали, как проникнутое любовью сострадание может, расширяясь, стать средством реализации политических принципов, не переставая при этом объединять граждан с тем, что они любят. Мы показали, как смех, оставаясь беззаботным и беззастенчивым (потому что смех, действительно, таким и является), может преодолеть отвращение и способствовать общему благу.

ГЛАВА 10. ВРАГИ СОСТРАДАНИЯ

СТРАХ, ЗАВИСТЬ, СТЫД

Я густо усажу, как деревьями, союзами друзей и товарищей

все реки Америки, все прибрежья ее великих

озер и все ее прерии,

Я сделаю, чтобы города было невозможно разнять, так

крепко они обнимут друг друга,

Сплоченные любовью товарищей…

Уолт Уитмен «Для тебя, Демократия»

Я был рад заметить, что привилегиями сада пользовались примерно в равной степени представители всех классов

Фредерик Ло Олмстед, 1851 год (о парке Биркенхед, Ливерпуль)

I. СОСТРАДАНИЕ В ОСАДНОМ ПОЛОЖЕНИИ

Формирование гражданского сострадания требует от нас понимания того, что ему угрожает. Весь наш проект начинается с печальной реальности: люди склонны быть ограниченными и скупыми в своих симпатиях и неохотно поддерживают проекты, направленные на общее благо, если они требуют жертв. Они также склонны к отвратительным практикам, вроде проецирования вызывающих отвращение свойств на подчиненные группы, которые затем в идеологии большинства воспринимаются как полуживотные. На данном этапе нашего исследования у нас есть некоторое понимание того, как сострадание может быть усилено и обобщено, а проецируемое отвращение сведено к минимуму посредством различных гражданских проектов.

Однако у сострадания есть и другие враги. И эти враждебные силы некоторым образом связаны с нарциссизмом, который сужает круг сострадания, или со страхом перед телесностью, который порождает проецируемое отвращение. Тем не менее они отличаются и от отвращения, и друг от друга в своем специфическом эмоциональном содержании и, следовательно, отличаются и стратегии, необходимые для их сдерживания. Этими врагами являются страх, зависть и стыд. В каждом из них есть что-то хорошее или, по крайней мере, хороший аналог, но также у них есть пагубные тенденции, которые могут помешать поддержке хороших политических начинаний. Следовательно, их необходимо понять как можно лучше, чтобы мы смогли представить стратегии, которые минимизировали бы конкретный ущерб, наносимый ими. Таким образом, наш проект становится более сложным: мы нуждаемся не только в хорошем понимании сострадания, любви и отвращения в основе нашего исследования патриотизма и нашего предложения относительно новых трагических и комических празднеств. Нам также нужны политические проекты, нацеленные на сокращение ущерба от этих трех эмоций, который они причиняют даже в более-менее стабильных демократиях. Поскольку у всех у них (или, в случае с завистью – у ее ближайшего родственника) есть хорошие аспекты, необходимо глубокое понимание каждой из трех эмоций и их различных видов: мы не хотим терять гражданские преимущества, предотвращая при этом гражданский ущерб.

Во всех трех случаях одним из самых лучших средств предотвращения ущерба является усиление самого расширенного сострадания. Отсюда мы легко можем сделать ошибочный вывод, полагая, что конкретные стратегии, направленные на сдерживание этих трех потенциально вредных эмоций, не являются необходимыми и что все, что нам нужно сделать, – это сформировать крепкое чувство товарищества – высадить густой лес дружеских отношений, о котором говорит Уитмен. Нельзя сказать, что такой подход абсолютно неверный, но он упускает нечто важное. Эти три вредные эмоции весьма специфическим образом взаимодействуют с различными аспектами сострадания, с разных сторон подвергая его опасности. Хотя это правда, что общее укрепление обороны предоставляет общую защиту от нападения – ни одна хорошо управляемая армия не защитит себя, не попытавшись сначала как можно лучше понять, откуда движется враг и как он планирует атаковать. Такое понимание даст руководителям шанс подготовить гораздо более эффективную оборону, укрепляя конкретные уязвимые участки, вместо того чтобы беспорядочно распределять ресурсы.

Конечно, закон имеет исключительно важное значение. Законы и институции защищают нас от ущерба, наносимого дурными гражданскими страстями; кроме того, закон часто предшествует формированию достойных чувств и направляет их. Мы, конечно, не хотим ждать, пока большинство людей полюбят друг друга, прежде чем мы начнем защищать гражданские права наиболее уязвимых групп. Ханна Арендт ошибочно полагала, что мы должны дождаться расовой гармонии в обществе, прежде чем принимать законы против дискриминации[481]. Наоборот, сила закона была необходима, чтобы положить начало – пусть болезненному и медленному – процессу эмоциональных изменений, который все еще продолжается. Вооруженная федеральная полиция, которая защищала юношей и девушек, поступивших в университеты Юга, предшествовала эмоциональным изменениям в южных штатах. Федеральные агенты были маяком надежды и защитой для угнетенных, способствуя тем самым постепенному изменению общественных настроений. Все это кажется достаточно очевидным.

Однако наш проект – это не исследование эмоциональных следствий хороших законов. Это более тонкое и пространное исследование того, как публичные стратегии могут помочь хорошим законам, влияя на эмоциональный климат публичной культуры. Оно основывается на предположении о том, что хорошие законы редко возникают или остаются стабильными с течением времени без эмоциональной поддержки. Таким образом, пока мы думаем, как защитить права меньшинств посредством законов (ожидая, что они сами по себе повлияют на общественное отношение к меньшинствам), одновременно мы должны также думать о формировании такого эмоционального климата, который поддерживал бы хорошие законы и институции. Например, весьма успешные попытки Мартина Лютера Кинга – младшего укрепить надежду и сформировать новое представление об истории и сущности нации оказались важным дополнением к политике президента Линдона Джонсона и других, кульминацией которой стал Закон о гражданских правах 1964 года. Национальный праздник, посвященный наследию Кинга, является одной из стратегий укрепления и дальнейшего развития эффективных законов в этой области. Хотя, как и большинство подобных стратегий, этот праздник уязвим перед апатией и рутинизацией, поэтому он нуждается в постоянном обновлении. (Эта опасность присуща большинству стратегий, которые мы используем для поддержки эмоций. В разжигании любви такого типа важную роль играет удивление. Вот почему – и это понимали Тагор и Уитмен – нам необходимо привлекать новые поколения творческих личностей, способных создавать новые и захватывающие образы. Но мы также должны признать, что действительно великое произведение искусства, подобно великой дружбе, может постоянно пересматриваться, в нем могут открываться новые возможности или же что-то привычное может в новом контексте открыться с совершенно иной стороны.)

II. СОСТРАДАНИЕ ПРОТИВ САМОГО СЕБЯ

Прежде чем мы начнем изучать три враждебные эмоции, мы должны четко понимать, что иногда сострадание само себе злейший враг. Исследования Бэтсона показали, что сострадание, причиной которого стала личная история о несчастье, часто может дестабилизировать благие принципы именно из-за подобного партикуляризма[482]. В его исследованиях – несмотря на то что сострадательное понимание трудного положения людей, нуждающихся в пересадке органов, привело нас к принятию эффективной политики в этой области – услышанная яркая история о трагедии одного из пациентов может заставить нас отказаться от стратегии и процедуры, несправедливо передвинув этого человека на первое место в очереди на пересадку органов. Один затмевает многих.

Феномен, описанный Бэтсоном, настолько знаком, что вряд ли