Россия в глобальном конфликте XVIII века. Семилетняя война (1756−1763) и российское общество - Коллектив авторов

за всю 1‐ю половину XVIII в., то есть за времена «природного гусарства», когда господствовало убеждение, что настоящие гусары могут быть только прирожденные, из «природных» гусарских наций – населения Венгрии, Балканского полуострова, Молдавии и Валахии. Эту национальную предубежденность не удалось до конца изжить и в оставшуюся половину столетия; ее отзвуки слышны даже в творчестве Дениса Давыдова и кавалерист-девицы Надежды Дуровой. А уж в 1‐ю половину XVIII в. гусары в русской армии – это целый отдельный мир; не просто род войск, не только вид легкой кавалерии, но и обособленная страта со своими устоями, традициями и языком; этнокультурный феномен.

Если рядовой состав регулярной российской армии – кавалерии, инфантерии, артиллерии – был национально однородным (русские), то даже краткий список «выходящих из‐за границы сербского и других православного исповедания наций народов» занимает с полдюжины строк: албанский (албанезы), болгарский, боснийский (бошняки), волошский (волохи), герцеговинский, далматский (далматы, далматинцы), македонский, молдавский (молдовы, молдавцы), моравецкий, мунтянский (мультяне), сербский, славонский, словенский, трансильванский, унгарский (венгры), хорватский, черногорский (монтенегринцы, негромонтаны), из Срема, Баната Темешварского и т. д. Представитель этих или других южнославянских «национов» вступал в российский полк не абы как, но «по национальной его к гусарской службе склонности и способности» (!)[849]. Оплотом «природного гусарства», как нетрудно заметить, являлась Цесария (Австрийская монархия), где целые области были заняты «гусарским» военизированным населением.

Вот почему полки гусар русской армии 1‐й половины XVIII в. назывались по нациям: Сербский, Венгерский, Молдавский и др. «Из русских» в этих полках штатами предусматривались лишь полковые квартирмейстеры, аудиторы, комиссары, полковые и ротные писари, то есть служащие на тех должностях, которые требовали знания отечественного письма, счетоводства и «государственных прав» (законов). Если в череде таких фамилий, как Булацель, Банческуль, Кишбалаш, Леул, Енакиуц, Бедряга, Урсул, Герлиан, Хаджи-Сербуль, Чюта и т. д., вдруг попадается некто Симонов, то это наверняка квартирмейстер или писарь. А так доступ со стороны в гусарские полки был закрыт (и в первую очередь великороссиянам).

Замкнутым и весьма специфическим было общество гусарских офицеров. Командование неоднократно предпринимало попытки «разобрать» гусарские полки – пересмотреть, перетасовать; оставить людей «указных» наций, исключив чуждых, – в уверенности, что от этого зависят порядок и боеспособность. Так, скажем, в 1746 г. при «разборе» Молдавского полка из него переводили гусар иных наций: сербской, болгарской, цесарской – в Сербский полк; венгерской, каравланской, арделянской, греческой – в Венгерский; грузинской – в Грузинский гусарский полк[850]. В действительности российские гусары 1‐й половины XVIII в. представляли собой конгломерат наций, далеко не всегда «указных» (в том числе западноевропейских и азиатских). Более строго соблюдался религиозный ценз, то есть принадлежность к «вере греческого исповедания» (турки, татары, евреи и прочие были крещеные в православие, католиков-венгров терпели, поляков пытались изгонять). Однако на Семилетней войне, когда армия действовала за границей, в гусарских полках окончательно смешались все нации и конфессии.

Если регулярная российская армия комплектовалась за счет рекрутской повинности (периодических наборов рекрутов), а нерегулярные казачьи войска служили, так сказать, с земли, то у гусар традиционным способом комплектования была вербовка добровольцев, «вербунг», «вербунок». В гусарские полки записывались по собственному желанию и на предварительно оговоренных условиях. Вербовщик тоже имел свой интерес, поскольку в зависимости от числа приведенных в полк гусар давался вербовщику соответствующий чин: за 100 человек – капитан, 70 – поручик, 50 – прапорщик, 30 – вахмистр[851]. Собравший целый полк в нем же и становился полковником. Сложность наполнения российских гусарских полков заключалась в принятии «людей из иностранных наций». Настоящим, полноценным вербунком считался заграничный, «в Цесарии и Венгрии», но чаще полки вербовали на своей территории (к примеру, в Киеве и порубежных местах); за границу в таком случае посылались не вербовщики, а письма, извещавшие о наборе «добрых и военных гусаров». С трудом и расходами добытых иностранцев стремились обязать «вечным Ее Императорскому Величеству фазальством» (вассалитетом), чтобы им и с потомками «остаться в подданстве Ее Императорского Величества вечными фазалами» (если не при поступлении на службу, то хотя бы при отставке). Тех гусар, кто, отслужив, не соглашался менять подданство, отпускали в их отечество, но «со обязательством, чтоб они против Российской империи службы и оружия не употребляли»[852].

Зарубежный «вербунок» иногда производился вполне официально, с разрешения императорской администрации (и бывал наиболее эффективным). Чаще же вербовщики работали тайно или полулегально, выводя рекрутов под видом фурманщиков, слуг и т. д. Цесария, хоть и союзная, не имела ни малейшего интереса в уходе молодых, годных к службе людей, а соседи, те же поляки, через земли которых совершался переход в России, еще менее были склонны помогать как военным, так и переселенцам. Челобитные гусар полны опасных историй (вряд ли совсем выдуманных): кто получал угрозы, лишился средств и всего имущества, кто спасался бегством, кто сидел в заточении у разных властей, а кто и с боем уходил от погони к заветной границе «православного империума»…

В отличие от регулярной армии, отражавшей социальное устройство российского общества (офицеры – из дворян, нижние чины – из податных сословий), у гусар все были «вольные», лично свободные; следовательно, отсутствовала та пропасть, которая разделяла офицера и солдата в регулярных войсках. А. А. Прозоровский в годы Семилетней войны поражался этим бесцеремонным отношениям: «Я тотчас приказал собраться команде, но при сем случае видел я, сколько старые гусары дурно были дисциплинированы. Под начальством моим командовал оными поручик, которому и велел я понудить их скорее собраться, взнуздать и сесть на коней, но как за всеми подтверждениями разошлись из них некоторые по квартирам, то один гусар шел весьма непроворно, имея мундштук в руках, на которого закричал поручик, а он ударил его мундштуком. Поручик, принявши сие равнодушно, собрал команду»[853]. Рядовой безнаказанно ударил офицера (хлестнул его ременным оголовьем) – да разве можно такое представить в армейском полку?!

Притом что на гусар распространялись все законы и меры воздействия, включая пытки на допросах и телесные наказания (батоги, шпицрутены) по приговорам судов, власти были склонны усматривать в них не вполне дееспособных пришельцев. «Они службу Ее Императорского Величества продолжают, – говорилось в одном из судебных экстрактов, – вступя из иностранных и из нерегулярных наций и служб, и военным регулярным Ее Императорского Величества правам и происходимым в регулярных полках порядкам необыкновенные». Гусарам прощались, хотя бы на первый раз, слова и поступки, за которые любой другой поплатился бы как за крамолу, изменнические речи и богохульство (эпизоды, зафиксированные в официальной переписке, свидетельствуют, что между сербами и «прочими славенского народа веры греческого исповедания людьми» не считалось зазорным