Ныряющие в темноту - Роберт Кэрсон

К концу октября экипаж «U-869» знал, что их первый военный поход состоится через неделю или две. Брандт взял увольнительную на один день, чтобы повидаться с семьей в Зинтене. Отец собрал всех в гостиной, и они помолились. Зигрфрид был в офицерской форме, он даже не стал брать с собой сменную одежду. За окном большими хлопьями падал снег. Отто Брандт молился о мире и благополучном возвращении сыновей Зигфрида и Норберта. Он молился о наступлении времен, которые, казалось, были в какой-то далекой, другой жизни, времен, когда его семья могла обедать, петь и спокойно просыпаться по утрам, не боясь ничего.

Брандт вернулся на «U-869». Ему было положено еще несколько дней отпуска, но он отдал свои дни женатым членам команды, чтобы они могли больше времени провести с семьями. Оставшись один, он сидел на своей маленькой койке на борту субмарины и писал письма родным.

«Вчера я узнал, — писал Брандт в одном из писем, — что Фритц С., радист, с которым я постоянно встречался на берегу, не вернулся из похода. Это была его первая отправка на фронт. Всего пару недель назад мы вместе сидели в ресторане. Это жизнь — жестокая и неумолимая».

В середине ноября онвложил в конверт два своих небольших фото и короткую записку, в которой просил семью: «Пожалуйста, думайте обо мне». На одном из фото он сидя спал на палубе «U-869», поджав колени к груди, опершись спиной о боевую рубку и склонив голову. У матери Брандта было много его фотографий, но эта была единственная, над которой она расплакалась. Когда Ганс-Георг спросил ее, почему она плачет, мать сказала ему, что Зигги всегда так сидел. Это напомнило ей детские годы сына, и, хотя Зигги уже был гордым воином, на этой фотографии она вновь видела своего маленького мальчика.

В конце ноября Брандт послал семье еще одно письмо. Там было написано:

«К тому времени как вы получите мое письмо, я уже уйду в поход… Я так рад, что получил весточку от Норберта, теперь мне будет спокойнее. Поздравляю Ганса-Георга с днем рождения. Надеюсь вернуться домой ко времени его конфирмации. Также желаю вам всем веселого, благословенного, спокойного Рождества и Нового года. Рождество — это праздник всей семьи, даже если на этот раз я буду с вами только мысленно. Когда мы помним друг друга, мы помним и о том, как нам хорошо было вместе. Пожалуйста, не забывайте обо мне, когда соедините руки в молитве, поддерживая друг друга. Будем с нетерпением ждать нашей встречи».

Пока Брандт писал письма, a «U-869» готовилась к первому боевому походу, Нойербург последний раз съездил домой. Он поступил на подводный флот именно ради такой возможности и с 1943 года в полной мере ее использовал. Приезжая домой, он всегда снимал военную форму и переодевался в гражданское, чтобы вернуть себе образ «Mensch» — человека. Он часто брал своего трехлетнего сына Юргена на парусные прогулки, катал его на спасательном круге, привязанном к корме яхты, разрешал ему быть «капитаном корабля». А иногда, к вящему ужасу своей супруги и невероятному восторгу сына, он сажал его в маленькую тележку, привязывал ее к велосипеду и жал на педали. Он любил фотографировать Юргена и свою дочурку Ютту. Однажды он даже послал одну из фотографий Юргена в компанию, производящую детские присыпки, чтобы фото использовали в рекламе. По ночам он и Эрна, из-за его учебы проводившие большую часть своей семейной жизни в разлуке, слушали музыку, разговаривали, и любовь их крепла. Он никогда не упоминал свою боевую учебу или предстоящую миссию, сказал лишь о том, что на борту «U-869» отличная и сплоченная команда и что он восхищается первым помощником Зигфридом Брандтом, и не только его профессионализмом, но и тем, как тот стал другом и товарищем для всего экипажа. Считая дни, оставшиеся до похода «U-869», он и Эрна делали записи в «Детском ежедневнике» — дневнике, который вели для Юргена и Ютты. Его последняя запись, сделанная для Юргена перед тем, как «U-869» вышла в поход, завершалась так.

«Несколько дней назад злые „томми“[5]сбрасывали много бомб, и был очень большой грохот. Ты был совсем спокоен и спрятал свою маленькую головку под мамино пальто. Ютта смеялась, когда гремели взрывы, и она была спокойна. Это была страшная ночь, и, как ты сказал, много домов упали. В нашем доме тоже был ужасный беспорядок. С тех пор ты не любишь спать один, и ты хочешь баиньки с мамой. Даже ты, мой маленький проказник, начинаешь понимать, какая страшная эта война.

Скоро папа должен будет выйти в море на своей подлодке, и мы горячо надеемся на то, что скоро встретимся, здоровые и в мирное время. А ты снова будешь с мамой и Юттой ждать меня, а потом радостно закричишь: „Мамочка, папа идет!“

Пусть это время наступит скоро. Пусть рука Господа защищает вас, дорогие мои, от ужасных вещей, защищает и хранит вас до того времени, пока светлая и спокойная пора не воссоединит нас. Тогда солнце снова будет светить на вас, дети мои, а особенно на ваших родителей, которые живут только для вас и ради вас, и неописуемое счастье сделает нашу жизнь снова стоящей и наполненной смыслом.

С большой любовью,

папа».

В середине ноября подлодке «U-869» оставалось всего несколько дней до военного похода. Как было принято, экипаж придумал флаг и девиз как эмблему лодки. Возможно, вдохновленные фильмом «Белоснежка», который подводники смотрели вместе накануне, они выбрали себе девизом «Хей-хоу!», они написали это поверх изображения подковы и номера 869. Под всем этим они написали слова популярной песни, которую пела шведка Зара Леандер. А именно: «Знаю, однажды чудо случится, и жизнь, как во сне, для меня закружится».

«U-869» должна была отправиться на войну ориентировочно 1 декабря 1944 года. В последние часы перед отходом один из друзей Нойербурга, врач, сделал ему тайное предложение. Он напишет письмо в командование военно-морского флота о том, что Нойербург заболел и слишком слаб, чтобы командовать подводной лодкой. Эрна умоляла мужа принять предложение — она знала, что субмарины не возвращаются из походов. Нойербург поблагодарил доктора. Он тоже знал, что подлодки не возвращаются, но у него был долг перед Германией и экипажем. Он отказался.

Когда Нойербург прощался с семьей, Эрна заметила, что он кое-что не взял.

— Ты забыл свои золотые карманные часы, Гельмут, — сказала она.

— Нет, — ответил Нойербург. — Пусть они будут у вас, считайте минуты до моего возвращения.

Примерно в это же время торпедист Франц Нэдель и несколько его товарищей с «U-869» ехали домой к его родителям на прощальный ужин. Его невеста Гила прижалась к нему. Мать пошла на кухню, чтобы подать выпивку и закуски. В других обстоятельствах Нэдель с друзьями уже болтали бы, пели и наслаждались свободой. Но они сидели в гостиной, все еще в форме, смотрели прямо перед собой и молчали. При виде этого улыбка Гилы медленно исчезла. Она вглядывалась в их лица. Один из них вдруг заплакал, потом другой, а затем все сразу.

— Что случилось? — спросила Гила, бросившись к Нэделю, и взяла его за руку.

Какое-то время мужчины не могли ничего с собой поделать и только плакали. Нэдель молчал. Наконец кто-то заговорил.