Чернобыль. История катастрофы - Адам Хиггинботам

Там располагалось стерильное отделение, где пациенты восстанавливались после трансплантаций[1039]. Пока пересаженные клетки костного мозга приживались, чтобы начать производство клеток крови, – процесс, который мог занять от двух недель до месяца, – иммунная система пациентов практически не действовала, оставляя их беззащитными перед кровотечениями, небольшими инфекциями и даже перед атаками со стороны условно-патогенных бактерий в их кишечнике. Любое из этих событий могло стать смертельным.

Гейл увидел четырех пациентов, изолированных в «островах жизни» – пластиковых пузырях. Эти устройства должны были обеспечить критическую линию обороны в битве за жизнь пациентов, пока не приживутся пересаженные клетки костного мозга. Пациенты дышали воздухом, который либо фильтровался, либо проходил через трубку, стерилизующуюся ультрафиолетовым светом. Чтобы дополнительно изолировать их от инфекции, прикасаться к ним могли только сотрудники в стерильной одежде или через вделанные в пластик перчатки. «Островов жизни» было меньше, чем требовалось, и их использование нормировалось. Гейл никогда до этого не видел бета-ожог, на его взгляд, четверо осмотренных пациентов были больны, но не очень тревожно. Он принял участие в первой процедуре пересадки, ассистируя Баранову в заборе костного мозга у донора.

После того как ему был пересажен костный мозг его сестры, Василия Игнатенко перевели на восьмой этаж и поместили в «остров жизни». Персонал пытался выставить из палаты его жену, но Людмила все же проникла внутрь и смачивала ему губы через пузырь. Теперь не медсестры, а солдаты в резиновых перчатках делали Василию уколы и утилизировали кровь и плазму[1040]. Никто больше не хотел заходить в палату – Людмила думала, что из-за боязни заражения. Некоторые медики, особенно молодые, испытывали иррациональный страх, считая, что лучевая болезнь заразна, как чума[1041].

Игнатенко быстро пришел в сознание после трансплантации. Но его состояние стало внезапно и пугающе ухудшаться. Вид его менялся каждую минуту: кожа изменяла цвет, тело раздувалось. Он плохо спал, и к десяткам таблеток, которые принимал, добавили транквилизаторы[1042]. Волосы у него стали выпадать, он начал злиться[1043].

«В чем вообще дело? – спрашивал он. – Мне сказали, я буду болеть две недели! А сколько уже прошло!»

Ему становилось все труднее дышать. Руки покрылись трещинами, ноги раздулись и посинели. Постепенно перестало действовать обезболивающее. К воскресенью, 4 мая, он уже не мог больше встать на ноги.

Наиболее пострадавших операторов и пожарных болезнь атаковала снаружи и изнутри[1044]. Когда количество белых кровяных клеток резко сократилось, по коже поползла инфекция: толстые черные герпетические волдыри покрывали губы и полость рта. Кандидоз сделал десны красными и изъеденными, кожа загнулась назад, и они стали цвета сырого мяса. Болезненные язвы развились там, где руки, ноги и тела были обожжены бета-частицами. В отличие от термальных ожогов, которые медленно, но заживают, радиационные со временем становятся хуже: внутренние бета-ожоги развиваются наружу волнами из того места, где тела коснулся радиоактивный материал, въелся в ткани в глубине[1045]. Волосы на теле и брови выпали, кожа больных потемнела – сначала покраснела, потом полиловела и наконец стала бумажного коричнево-черного цвета и скручивалась слоями.

Внутри тел гамма-излучение сожрало внутреннюю оболочку кишок и повредило легкие. Анатолий Кургуз, который в клубах пара и пыли пытался закрыть дверь воздушного шлюза в зал реактора в моменты после взрыва, получил внутрь столько цезия, что сам стал опасным источником радиации. У него начались истерические припадки, и специалисту по ожогам врачу Анжелике Барабановой пришлось просто лечь на него сверху, чтобы он оставался в кровати. Уровень радиации в палате Кургуза стал настолько высок, что заведующая отделением переехала из своего кабинета за стеной. Паркет на полу перед входом в палату пришлось заменить.

В течение первых 12 дней после аварии Александр Баранов и Роберт Гейл провели 14 трансплантаций костного мозга. Арманд Хаммер и Sandoz Corporation организовали доставку самолетами в Москву лекарств и оборудования на сотни тысяч долларов; Гейл получил разрешение советских властей на приезд коллег из Нью-Йорка и Лос-Анджелеса[1046]. Но врачи понимали, что многие их усилия уйдут впустую: позднее Гейл сказал на пресс-конференции в Москве, что до 75 % пациентов после трансплантации, скорее всего, умрут[1047].

Пересадка костного мозга от брата-близнеца не помогла остановить метаболический коллапс у начальника смены Александра Акимова, несколько часов подвергавшегося бомбардировке со всех сторон энергетическими источниками гамма-излучения и бродившего в зараженной воде. Один зараженный комбинезон облучил его дозой в 10 грей – эквивалентом 1000 бэр, вызвав бета-ожог, который покрывал почти все его тело, за исключением широкой полосы по талии, где комбинезон был перехвачен толстым военным ремнем[1048]. Отдельную дозу в 10 грей Акимов получил в легкие, что вызвало острую пневмонию. У него поднялась температура; кишечник распадался и выходил из него кровавым поносом. Во время одного из посещений палаты его жена Люба увидела, что ее муж – клочок за клочком – выдергивает себе усы.

«Не волнуйся, – сказал он ей. – Это не больно»[1049].