Чернобыль. История катастрофы - Адам Хиггинботам

Однако ко времени прибытия в Москву, спустя сутки с начала аварии, только самые тяжелые из 207 пациентов демонстрировали видимые следы болезни.

Полдюжины пожарных, сражавшихся с огнем под командованием лейтенанта Правика и усиленные бойцами городской части Припяти, не имели никакой защиты от гамма-излучения в своих брезентовых костюмах. Люди получили настолько высокие дозы, что к моменту, когда они поступили в больницу № 6, цвет лица у них уже поменялся с красного на восковой серый – внешний слой кожи был убит радиацией. Внутренние повреждения тоже было трудно увидеть, но они со временем окажутся такими же тяжелыми, коснувшись частей тела, где клетки размножаются быстрее всего, особенно это касается легких, дыхательных путей, кишечника и костного мозга. Лечение пораженных органов ограничивалось переливанием крови, введением антибиотиков для борьбы с инфекцией и – в самых тяжелых случаях – пересадкой костного мозга, рискованной процедурой, связанной с осложнениями и побочными эффектами, которые сами по себе могли оказаться смертельными.

Доктор Гуськова и ее команда знали, что к тому времени, как появятся наружные симптомы ОЛБ – опухание, ожоги кожи и некроз, кровавый понос и кровотечения, повреждение костного мозга, изъязвление слизистых оболочек дыхательных путей и кишечника, вмешиваться в болезнь уже будет поздно. А без подробной информации об обстоятельствах облучения пострадавшего, точной картины распределения полученной дозы – и соответствующей обработки – лечение было трудно назначить. Даже при небольших и точно описанных авариях сортировка шла методом угадывания и прикидок. В хаосе, наступившем после взрыва реактора № 4, немногие из жертв аварии понимали, где и как они были облучены[1005]. Дозиметристы станции были ошеломлены; пожарным вообще не выдали никакого радиометрического оборудования, а у операторов имелись только нагрудные датчики, предназначенные для ежедневного использования и замерявшие не более 2 бэр. Те, что сняли с комбинезонов госпитализированных сотрудников, аккуратно упаковали и отправили в Москву только для того, чтобы там их случайно уничтожили при дезактивации.

Но многолетний опыт Гуськовой в радиационной патологии помог ей впервые разработать метод биологической дозиметрии, измерения дозы облучения на основании опросов и анализов[1006]. Метод основывался на времени, прошедшем до начала рвоты и числе белых кровяных клеток, или лейкоцитов. Производимые в костном мозге, эти клетки являются основой иммунной системы организма и одними из самых надежных биологических маркеров проявлений ОЛБ. Измеряя количество лейкоцитов у пациента и оценивая его снижение в динамике, врачи могли соответственно оценить полученную каждым дозу. Это был трудоемкий процесс[1007]. Не имея автоматических счетчиков клеток крови, обычных в лабораториях западных гематологов, клиницисты больницы № 6 вели подсчет вручную, под микроскопом, и вместо 20 секунд каждый анализ занимал полчаса.

Анализ числа лейкоцитов был частью пакета анализов, позволяющего дать прогноз течения болезни, и пациенты быстро привыкли к тому, что у них каждый день берут кровь из пальца или из вены. Врачи также отбирали образцы для измерения уровней стронция и цезия, загрязняющих кожу, и исследовали мочу на содержание натрия-24 – он показывал возможное облучение нейтронами и мог сделать само тело радиоактивным. Но анализ крови оставался важнейшим показателем того, кто выживет, а кто – с высокой вероятностью – нет.

Когда Наталья Ювченко отправилась к врачам спросить о состоянии мужа, они ответили, что придется просто ждать.

«В течение первых трех недель мы узнаем, – сказали ей медики. – Но будьте готовы к худшему»[1008].

К 1 мая Гуськова и ее персонал завершили работу по выявлению менее пострадавших пациентов и переводу более тяжелых в разные палаты во избежание перекрестного загрязнения. Зашедший в палату Петра Хмеля обсудить с ним анализы, врач был удивлен, что цифры показывали относительно незначительный ущерб, несмотря на начальное покраснение кожи[1009]. Он спросил Хмеля, не был ли тот в отпуске недавно где-нибудь на солнце. Терапевту показалось, что отпуск может быть более правдоподобным объяснением загара, чем гамма-излучение от горевшего реактора. Для такого числа лейкоцитов могло быть только две причины.

– Или вас там не было, или вы были выпивши, – сказал доктор. – Скажите мне правду.

Хмель, опасаясь, что врачи сообщат начальству, что он был пьян на службе, робко признался, что они праздновали в тот вечер. Водки было много.

– Был День офицера[1010], – сказал он.

Врач улыбнулся и похлопал его по плечу:

– Отлично, товарищ лейтенант. Теперь мы вас вылечим.

К этому времени родственники жертв стали приезжать в больницу не только из Припяти и Киева, но и со всего Советского Союза[1011]. Одной из первых приехала мать лейтенанта Правика и почти не отходила от своего сына. Врачи советовали женам и родителям привозить еду для поддержания сил больных и рекомендовали гусиный и куриный бульон. Из кровати Правик отправил ободряющее письмо жене и их месячной дочке, в котором извинялся за плохой почерк и свое отсутствие дома[1012].