Чесменский гром - Владимир Шигин

* * *

Всю дневную баталию 24-го числа провел Леха Ившин подле своей пушки. Палил из нее по басурманам — будь здоров, только щепки летели! Когда ж сцепился с вражеским кораблем «Евстафий», полез Леха со всеми на абордаж. Жаркое было дело! Троих турок уложил бравый канонир, но и самому досталось — задело пулей руку левую.

Как верхнюю палубу отбили, отправился Леха в лазарет. Спустился в евстафиевский интрюм и обмер. Народу в лазарете битком. У кого руки-ноги перебиты, у кого глаза огнем выжжены, а кто и вовсе покалечен так, что и места живого нет. Отовсюду крики, стоны, плач. Умирающие в голос прощались с белым светом и добрыми людьми. За кровью залитым столом два здоровущих матроса, навалясь, держали очередного страдальца. Третий силой лил ему в рот водку. Взъерошенный лекарь, щуря глаз, торопливо точил пилу... Закричал в голос несчастный, полетела нога в медный таз. А лекарь, пережав щипцами сосуды кровеносные, лил на рану кипящую смолу. Глянул Леха еще разок на страхи лазаретные и полез обратно.

А на палубе уже кричал кто-то с надрывом:

— Робяты! Кто живой ишшо? Айда до басурманского корабля, там турки из рюйма наших ломят!

И сразу же на зов сотоварища, стиснув зубы, из люков поползли пораненные да побитые. Перетянул Леха куском рубахи кровоточащую руку и полез на «Мустафу» через фальшборт. А в батарейных деках и трюме рубились яростно, да так, что скоро и биться-то было некому. На Леху сразу же азиатец величины огромной, по пояс голый кинулся. Попытался он было канонира ятаганом достать, да, погорячась, промахнулся. А Леха тесаком его в бок достал-таки. Закричал тогда азиатец бешено, отбросил ятаган и, обхватив канонира поперек ручищами, поднял в воздух. Устремив на задыхающегося московита налитые кровью глаза, прорычал азиатец — гяур — и принялся грызть Леху зубами, стараясь к горлу добраться. И не жить бы Лехе, кабы не счастливый случай. Возле борта, где убивал канонира турок, была выбита выстрелами сетка защитная. Поскользнулся неистовый азиатец в чьей-то крови и, не удержавшись, полетел вместе с Лехой за борт. Пока в воде барахтались, вытащил канонир из-за пояса нож и добил врага своего. Но не успел и воздуха-то вдохнуть по-настоящему, как снова пришлось нырять. Прямо на него от борта турецкого корабля шла шлюпка. В шлюпке несколько бородатых турок перевязывали одного, богато разодетого... А вскоре рвануло так, что оглушенного Леху буквально вышвырнуло из воды. Сразу ударило в лицо жаром, перед глазами пошли круги... Очнулся канонир лишь тогда, когда его, сердешного, за шиворот подцепили.

— Ага! — только и сказал.

— Ага! Ага! — обрадовались турки, втаскивая его в шлюпку. Когда же привезли матроса на берег да разобрались, кто он таков на самом деле, решили голову рубить. Простился Леха с жизнью и, глядя на погубителей своих, думал с тоскою: «Кабы снималась голова да засовывалась за пазуху, тогда бы ничего не страшно, а так пропадать, видать, придется!» Вытащил один из турок саблю кривую и начал подступать к Лехе этаким вывертом. Остальные плевались и хохотали. — Урус-шайтан! Секир башка твой будет! И такая Леху злость взяла от немощи своей, что аж слезы на глаза навернулись.

Подбежали меж тем турки к канониру, повалили и к шее уже хорошенько примерились, как прибежал еще один турок и стал что-то кричать да руками размахивать. Засунул тогда палач главный саблю свою за пояс и в сторону отошел с сожалением. Понял Леха, что в смерти его пока передышка случилась, но радовался недолго. Турки тут же избили его ногами и потащили куда-то. Всю ночь просидел канонир в душном сарае, а наутро отвели его на галеру, у берега стоявшую. Там заковали в цепь и подле весла огромного посадили, определив в гребцы-филикаджи. Рядом с Лехой еще бедолага плечом к плечу сидел, лицом черный, как сатана. Протянул он Лехе сухарь, водою поделился да рану перевязать помог, сострадательный, видать, был.

— Благодарствую тя, арап любезный, — говорил ему Леха признательно, — дай Бог тебе скорой воли и доброго здравия!

Улыбался в ответ арап непонятливый, зубы белые скаля. Огляделся Леха по сторонам. Народ у весел самый разный, все помалкивают, каждый сам по себе. Меж гребцами надсмотрщик-комит виду свирепого с бичом прохаживается.

Едва стемнело, жестокая пальба началась. Гребцов сразу сытно бобами разваренными кормить стали: видать, работа впереди предстояла. А пальба разгоралась все сильнее. Радовался Леха — жмут наши, коль шум такой стоит! Затем и взрывы греметь начали, забегали турки, как оглашенные.

— Ишь, не нравится гололобым на ярмарке, погодите, то ли еще будет! — хлопал довольный Леха соседа-арапа по плечу.

Посреди ночи вспыхнула галера пламенем жарким. Турки сразу, как один, в воду покидались. Много повидал российский матрос Ившин на своем веку, но такого видеть не доводилось. На глазах его сгорали свечками прикованные цепями люди. Жар огня, нечеловеческие крики, смрад паленого мяса — все смешалось. Понял Леха, что и его смертный час близок, закрыл глаза и принялся молитвы шептать истово...

Тут вдруг скользнул локоть его по борту и в оконце весельное просунулся. Раздумывать было некогда. Вытолкнул канонир в оконце весло и сам стал в него протискиваться. Метнул взгляд назад, а там уже вовсю горел черный знакомец. Белки глаз выпучены, объятые огнем волосы трещат, воет, извивается в муках предсмертных... Поднатужился Леха и кое-как протиснулся в оконце. Цепь, слава Богу, была длинная. Нырнул он, ухватился за борт галерный и замер в ожидании. Если бы не дышать, так и вовсе сидел бы канонир в царстве подводном безвылазно. Сколько времени прошло, кто знает! Только почувствовал Леха, что ослабла цепь — видать, банки перегорели. «Ничего, — подумал канонир, подальше отплывая, — помирай, коли хочется, живи, коли можется. Есть еще душа у меня в теле доселе!»

Тяжеленная цепь тянула ко дну. Подплыл канонир к ближайшей фелюке и, силы последние напрягая, через борт ее перевалился — будь что будет! Но на фелюке было пусто, команда, видно, еще загодя поразбежалась, не испытывая судьбы. Отдышался Леха, подобрал цепь свою окаянную, затушил головешки горящие, парус поставил и на выход из бухты поплыл.

«Авось в неразберихе здешней и к своим проскочу», — думал, рулем во все стороны орудуя. Пока по бухте плыл, в фелюку целая туча тонущих турок повзбиралась. Отходчив русский человек, глянул на них Леха, вздохнул.

— Жалко вас, турков-то!

И решил не трогать. Так к своим и выбрался. Причалил канонир к «Ростиславу», а сил стоять на ногах и нет более, до самого донышка выложился, так у руля и свалился... А на фелюку уже прыгали матросы. Прибежал корабельный кузнец и в два удара расклепал цепь проклятую. Перенесли Ившина на корабль, а тут и сам адмирал подошел. Приподнялся Леха, как смог, доложился по всей форме:

— Первой статьи матрос Ившин Алексей сын Иванов, корабля «Святого Евстафия» канонир, из басурманского полона возвернулся. При мне фелюка ихняя в полной справности и турков куча немалая!

— Спасибо, герой! — молвил Спиридов голосом проникновенным. — Несите его к лекарю, он свое сделал! — И, уже обратись к собравшимся вокруг, прибавил: — Счастливо Отечество наше, имея сынов таких!