Судьба: Дитя Неба - Элизабет Хэйдон

Порыв холодного ветра ударил ему в лицо. Хотя Джеральд не был стариком, его лучшие годы остались далеко позади и он страдал от болей, преследовавших его отца на закате жизни. Как и отец, Джеральд никогда не жаловался, полагая, что каждый новый приступ следует встречать молча, с достоинством, чтобы не отвлекать герцога или работавшую под его началом прислугу. Впрочем, такого же отношения к делу он требовал и от всех слуг.

Огромное темное помещение было испещрено полосами тени и света, отражавшегося от снега и падавшего внутрь через оконные проемы. Беснующиеся тени метались по мебели в такт с порывами ледяного ветра, который, врываясь в замок, развевал шторы над открытой балконной дверью. Камин давно погас, не осталось ни одного тлеющего уголька.

Джеральд вошел в библиотеку и аккуратно прикрыл за собой двери. Вой ветра слегка стих, шторы успокоились, лишь легкий шелест ткани напоминал об их существовании. Джеральд пересек комнату, мягко ступая по толстым коврам, устилавшим гладкий мраморный пол.

Он выглянул на балкон. Каменные скамейки и широкие перила, украшенные изящным орнаментом, покрывало несколько дюймов нетронутого снега. Однако на полу балкона осталось множество мелких следов, похожих на отпечатки лап котенка. На балконе никого не было.

Прикрыв ладонями уши, Джеральд вышел на улицу и подошел к перилам, собираясь посмотреть, что творится под балконом. Снег, толстым слоем лежавший на вечнозеленых деревьях и внизу во дворе, оставался совершенно нетронутым, поверх него образовалась корка наста, на которой поблескивали кристаллики льда. Убедившись в том, что с балкона никто не падал, гофмейстер поспешил вернуться в библиотеку, плотно прикрыл распахнутые двери и запер их на ключ. Вой ветра стал заметно слабее.

Джеральд Оуэн вынул носовой платок, медленно наклонился и стер снежинки, попавшие в комнату, пока дверь была распахнута.

Он отряхивал руки, стоя посреди библиотеки, и тут заметил белую тень, чуть более плотную, чем все остальные. Она, съежившись, сидела на полу возле шкафа и дрожала.

Джеральд медленно направился к маленькой фигурке. В темноте ее огромные глаза казались еще больше, светло-каштановые волосы волнами спадали на худенькие плечи. Руки женщины сжимали холщовый мешочек, на полу стоял графин с бренди, оставленный герцогом, на коленях она держала бокал.

— Розелла?

Услышав свое имя, женщина в белой ночной сорочке испуганно посмотрела в его сторону, а затем ее взгляд заметался по комнате. На мгновение он задержался на лице Джеральда, а затем вновь продолжил свой безумный бег, словно преследуя летающие по комнате невидимые снежинки. Джеральд пошел вперед еще медленнее.

Когда он оказался на расстоянии вытянутой руки, гувернантка начала быстро, негромко говорить:

— Я правда люблю детей, сэр, я люблю и их, и герцога, конечно, ему я предана навечно. И он их любит. Я всех люблю и готова умереть за любого из них, поверьте мне, сэр, я умру за них. Я люблю детей.

Джеральд присел рядом с ней на корточки и протянул к ней руку, но девушка отшатнулась от него. Тогда гофмейстер убрал руку и заговорил с ней как можно спокойнее:

— Конечно, Розелла, как и все мы. Никто не ставит под сомнение твою верность лорду Стивену или детям.

Взгляд Розеллы остановился на его лице, и Джеральд увидел, что в нем горит безумие.

— Да, я их всех люблю, — повторила она.

— Да, да, конечно.

— Я люблю их.

— Я знаю.

За окном громко завыл ветер. Темные глаза Розеллы испуганно распахнулись, и она начала всхлипывать, как обиженный ребенок.

Джеральд вновь протянул к ней руку, но Розелла съежилась, не желая его прикосновения.

— Все в порядке, Розелла, — успокаивающе сказал гофмейстер. — Все в порядке.

Гувернантка принялась бормотать что-то неразборчивое. Джеральду удалось перехватить ее взгляд: глаза Розеллы затуманились, будто их припорошило белыми хлопьями снега.

— Герцог, — залепетала она, — герцог.

Джеральд Оуэн долго сидел рядом с ней на корточках, не обращая внимания на боль в коленях и спине, дожидаясь, пока Розелла перестанет бормотать. Боясь напугать Девушку, он осторожно выпрямился и отступил на шаг.

— Розелла?

— Герцог, — прошептала она.

На ее лице появился такой ужас, что сердце Джеральда сжалось.

— Я схожу за ним, — сказал он. — Не двигайся, Розелла.

Едва дверь за управляющим закрылась, как голос, который принес ветер, стал громче:

«Сейчас, Розелла».

Он уже долгие часы ревел у нее в ушах, заставляя исполнить свою волю, бранил за глупость и неумение. Теперь он больше не грозил, а лишь тихо шептал из темноты, сгустившейся за закрытыми окнами.

«Сейчас, Розелла».

Лицо гувернантки стало суровым, дрожь прекратилась. Боль в ногах, замерзших, пока она стояла на краю балкона, постепенно притупилась и исчезла.

Она встала и подошла к буфету. Тяжелая пробка от графина соскользнула по подолу ее ночной сорочки на пол и, вращаясь, закатилась под стол. Маленький осколок стекла остался лежать на том месте, куда упала пробка, мерцая в призрачном свете.

Розелла взяла хрустальный бокал и подняла его так, что на нем заиграл отраженный от снега свет. Казалось, в бокале плавает жидкое лунное сияние.

«Сейчас, Розелла».

Она поставила бокал на полку, потянула за шнурок и развязала мешочек, который сжимала в руках, медленно высыпала в бокал его содержимое и налила густой ароматный бренди из стоящего рядом графина. Будто во сне, Розелла вращала бокал, наблюдая, как растворяется порошок, а затем поднесла бокал к губам.

«Сейчас, Розелла».

Она приготовилась сделать глоток.

— Если ты любишь меня или моих детей, остановись.

Розелла резко повернулась. Перед ней стоял лорд Стивен в ночной рубашке, в льющемся из коридора свете она заметила у него за спиной Джеральда Оуэна.

— Отдай бокал.

— Милорд…

— Немедленно, Розелла.

Слова ее любимого господина разбили чары терзавшего ее голоса. Она протянула к Стивену дрожащую руку с бокалом.

Стивен взял хрустальный сосуд, мягко разжал пальцы Розеллы, а затем подошел к холодному камину и швырнул бокал на остывшие камни, после чего вернулся к буфету.

— Кто дал тебе яд, Розелла?

Губы Розеллы дрожали, но ее взгляд прояснился.

— Я не знаю, милорд.

— Ты не знаешь?

— Простите меня, милорд, — прошептала она, — но я не могу вспомнить.

Стивен почувствовал, как екнуло его сердце. Слова были все те же, он уже слышал их раньше. Они сорвались с губ лиринского солдата, перед тем как палач затянул на его шее веревку. Лирина поймали вместе с его отрядом, когда он перерезал горло жене Стивена. Уже находясь в руках людей Стивена, он все еще продолжал сжимать рукоять кинжала, даже не пытаясь спастись.