Под конвоем лжи - Дэниел Сильва

— Боже мой, вы только представьте себе, что значит сейчас кормить детей. Четыре унции мяса в месяц! Боюсь, что при таком питании они вырастут слабенькими.

Перед ними поднялась роща — бесформенное черное пятно на фоне еще не до конца потемневшего неба.

— Что ж, Анна, мне пора идти. Было очень приятно повидаться с вами.

Еще некоторое время они идут вместе. Нужно сделать это здесь, среди деревьев. Никто не увидит. Полиция решит, что это дело рук какого-нибудь хулигана или беженца. Все знают, что за время войны уличная преступность в Вест-Энде достигла ужасающего уровня. Забери ее продукты и ее деньги. Сделай так, чтобы это выглядело как ограбление, которое почему-то пошло не так, как надо.

— Я тоже была очень рада увидеть вас после всех этих лет, Роз.

Они расстались под деревьями, Роз пошла на север, а Кэтрин на юг. Затем Кэтрин повернулась и поспешила вслед за Роз. Она заранее раскрыла сумочку и вынула «маузер». Ей следовало убить эту женщину очень быстро.

— Роз, я кое-что забыла.

Та остановилась и повернулась к ней. Кэтрин подняла «маузер» и, прежде чем Роз успела сказать хоть слово, выстрелила ей точно в глаз.

Проклятая краска от ленты никак не смывалась. Она снова и снова мылила руки и терла их щеткой, пока ей не стало казаться, что она содрала кожу до мяса. И еще она несколько раз задавала себе один и тот же вопрос: почему на этот раз ее не рвало? Фогель когда-то сказал, что через некоторое время убивать станет легко. В конце концов чернила поддались щетке. Она снова взглянула в зеркало, но на сей раз ей хватило сил для того, чтобы выдержать свой взгляд.

Кэтрин Блэйк — убийца.

Убийца.

Лондон

Альфред Вайкери решил, что ему пойдет на пользу, если он для разнообразия проведет одну ночь дома. Он хотел пройтись пешком и поэтому покинул офис за час до заката; этого времени ему вполне должно было хватить, чтобы добраться в Челси до начала темноты, когда он превратится в беспомощного слепца. День был прекрасным — холодным, но не дождливым и почти безветренным. Пухлые серые облака с розовыми от солнечного света животами степенно проплывали над Вест-Эндом. Лондон был жив. Вайкери рассматривал толпы на площади Парламент-сквер, восхищался большой зенитной артиллерийской установкой на Бердкэйдж-уок, пробирался по тихим, похожим на горные ущелья, узким георгианским улочкам Белгравии. Зимний воздух казался ему восхитительным, и он сказал себе, что не будет сегодня курить. В последнее время его все сильнее и сильнее одолевал сухой рвущий кашель, наподобие того, каким он страдал во время выпускных экзаменов в Кембридже, и Вайкери дал себе слово покончить с проклятым куревом, как только война закончится.

Он пересек Белгравия-сквер и шел теперь по направлению к Слоан-сквер. Последняя мысль разрушила хрупкие чары прогулки, и дело вновь овладело его сознанием. Впрочем, оно никогда и не покидало его мыслей. Просто порой ему удавалось ненадолго отодвинуть его на второй план. Январь сменился февралем. Скоро наступит весна, и начнется вторжение. И может получиться так, что ответственным за его успех или катастрофическую неудачу станет не кто иной, как он, Альфред Вайкери.

Он думал о последней расшифрованной радиограмме, присланной ему из Блетчли-парка. Она была направлена минувшей ночью и предназначалась для агента, действующего в Великобритании. В тексте не было никакой агентурной клички, но Вайкери предполагал, что послание адресовано одному из тех шпионов, на которых он вел охоту. В радиограмме говорилось, что уже полученная информация хороша, но ее недостаточно. Руководство также просило сообщить подробности того, как был осуществлен контакт с источником. Вайкери искал хоть какую-то путеводную нить. Раз Берлин запрашивал дополнительную информацию, значит, он еще не имел возможности составить полную картину. А если полной картины еще не было, то у Вайкери пока что оставалось время, чтобы перекрыть утечку. Беда была лишь в том, что из-за немыслимой важности этого дела сердце у него совершенно не лежало к такой логике.

Он пересек Слоан-сквер и углубился в Челси. Теперь он думал о том, какими были такие вечера в давно минувшие годы — до войны, до треклятого затемнения, — когда он так же шел домой из Университетского колледжа, волоча с собой портфель, распухший от книг и бумаг. Насколько менее серьезными были тогда его заботы! Удалось ли мне сегодня увлечь студентов лекцией настолько, чтобы никто не спал? Успею ли я вовремя сдать книгу в издательство?

За время прогулки с ним произошло и кое-что еще. Он знал, что был очень хорошим офицером разведки, как бы ни прохаживался на его счет Бутби. Помимо всего прочего, он прекрасно подходил для этой работы по своему характеру и складу ума. Он был практически лишен тщеславия. Он не требовал для себя публичных похвал или почестей. С него вполне хватало его невидимых никому трудов и сознания своих успехов. Его самолюбие больше тешил тот факт, что никто не знал, чем он на самом деле занимался. Он был скрытным и замкнутым человеком по своей природе, и служба в разведке лишь усилила эти качества.

Он думал о Бутби. Зачем ему понадобилось брать из архива досье Фогеля и лгать по этому поводу? Почему он так упорно отказывался отправить Эйзенхауэру и Черчиллю рапорт, в котором Вайкери предупреждал об опасности? Зачем он допрашивал Карла Бекера и почему не сообщил подчиненным о признаках наличия еще одной немецкой агентурной сети? Вайкери не мог придумать никакого логического объяснения его действиям. Все эти факты походили на ноты, которые Вайкери никак не мог сложить в приятную мелодию.

В конце концов он добрался до своего дома в Дрейкотт-плейс. Закрыв за собой дверь, он проскользнул мимо накопившейся за несколько дней почты в гостиную с окнами, закрытыми по причине затемнения маскировочными шторами. Сначала он хотел пригласить Алису Симпсон пообедать вместе с ним, но понял, что у него нет сил для светской беседы. Наполнив ванну горячей водой, он включил радиоприемник, нашел какую-то сентиментальную музыку, погрузился в воду, выпил не спеша стаканчик виски и начал читать газеты. Он порой отдавал дань этой старой привычке, хотя с тех пор, как окунулся в тайный мир, скрытый от глаз непосвященных, уже не верил ни единому слову, опубликованному в прессе. А потом зазвонил телефон. Это мог быть только служебный вызов; не связанные с его работой люди не звонили ему уже очень давно. Он выбрался из ванны и накинул халат. Телефон находился в кабинете. Он поднял трубку и сразу же сказал:

— Слушаю вас, Гарри?

— Ваш рассказ о беседе с Карлом Бекером навел меня на одну мысль, — без предисловий начал Гарри.

Вода с Вайкери капала на бумаги, разбросанные по столу. Регулярно приходившая пожилая леди хорошо знала, что в его кабинете нельзя не то что убирать, но даже входить туда. В результате эта комната являла собой островок академического беспорядка в абсолютно стерильном и ухоженном доме.

— Анна Штайнер жила в Лондоне вместе со своим отцом-дипломатом целых два года в начале двадцатых. У богатых иностранных дипломатов всегда есть служащие: повара, дворецкие, горничные.