Лис - Михаил Нисенбаум

Весеннюю бледность сохранил только Костя Якорев, однако и он изменился. Прежде Якорев держался приветливо, но особняком. Он радушно здоровался, если с ним заговаривали, охотно вступал в разговор, но, ответив на вопрос, умолкал и через некоторое время незаметно отходил в сторону. Теперь он держался в самой гуще актерской компании, шутил, сам громко смеялся над шутками других, словом, показывал дружелюбный интерес всеми доступными средствами. Ему отвечали дружелюбием же, вероятно, чуть более насмешливым, потому что Константин Якорев и здесь слишком старался.

Тагерту пришлось несколько раз взывать к актерам, которые все не могли наговориться, и наконец репетиция началась. Разумеется, за три месяца почти все роли оказались забыты, но даже режиссер не слишком сокрушался по этому поводу: через пару встреч труппа вернется в нужную колею. Никто не успел заметить происходящего с Одиссеем, а когда все случилось, было уже поздно.

Костя Якорев и Марьяна Силицкая единственные не забыли за лето своих ролей. Репетиция началась со сцены, где греки попадают в лапы циклопа, которого играл Илья Палисандров. Перед репетицией Илья, вечно оказывающийся в центре внимания, никак не мог от роли всеобщего любимца и остроумца перейти к роли циклопа, одинокого великана-чудака.

Обычно он играл превосходно, делал своим овцам строгое внушение, а после сюсюкал, пытаясь загладить вину. Но сегодня то и дело останавливался, брал листок с текстом, искал нужное место, благодушно комментировал собственные оговорки. Никто не заметил, что с самого начала репетиции Костя понемногу наливался негодованием. И в следующей сцене сирены хихикали, болтали, поправляли прически и, разумеется, путали слова. Тагерт останавливал актрис, заставляя проходить сцену заново, но серьезности студентам это не добавляло. Костя Якорев пережидал очередную вспышку веселья, упорно глядя куда-то в потолок. От силы такого взгляда с потолка вполне могли обвалиться связки лепных колосьев и цветов, в три слоя перебеленных известкой.

Наконец, действие переместилось на Итаку. В сцене бесчинства женихов Люкин и Шипунов решили сегодня говорить «с грузинским акцентом»: множество людей полагает, что любая фраза, произнесенная с таким акцентом, становится смешной. И впрямь, в зале улыбались, особенно когда женихи, перепутав слова, взялись произносить реплики Пенелопы.

– Господа! Если вам не угодно участвовать в пьесе, – неожиданно произнес Константин, – дверь вон там.

Голос его звенел гневом.

– Вообще-то не тебе решать, – среди общей заминки сказала Марьяна, – кто участвует в пьесе. И дверь открыта для всех.

– Добро пожаловать, – воскликнул циклоп, то ли присоединяясь к намеку, то ли пытаясь разрядить обстановку.

Обстановка однако не разрядилась. Костя спрыгнул со сцены и широким шагом направился к двери.

– Костя!

– Константин!

Тагерт и Аля закричали почти одновременно. Крики не остановили Одиссея, возможно, даже ускорили его шаг. На минуту в зале сделалось так тихо, словно Якорев унес все звуки с собой.

– Ты куда, Одиссей, от жены, от детей? – неожиданно пропел циклоп-Палисандров.

– Вернись, я все прощу, – подхватил Валентин Карелов, один из женихов.

Дверь медленно закрылась. Тагерт поднялся на сцену.

– Вы думаете, это забавно? Думаете, все на свете можно превратить в шутку? А вы понимаете, что спектакль не может существовать без главного героя?

– Найдем другого, – сказала Аля. – Свет клином не сошелся.

Актеры загомонили. Кто-то говорил о зазнайстве Якорева, кто-то о капризах, кому-то Константин казался плохим Одиссеем, другие пожимали плечами: он хлопнул дверью, мы-то в чем виноваты? Видно было, что они смущены, немного напуганы и пытаются отделаться от неприятного чувства причастности к случившемуся. Выбрав из гама самое существенное, Тагерт проговорил:

– Свет клином не сошелся, это верно. Но он также не сошелся клином и на пьесе, которую мы пытаемся поставить, и на режиссере и, если говорить всю правду, на самом нашем театре. Ну кто умрет, если театр будет уничтожен? Никто.

Актеры молчали. Некоторые смотрели на Сергея Генриховича, некоторые себе под ноги, иные – в окно.

– …Но знаете ли… Под этим соусом в мире и в стране было погублено такое количество важных дел и людей: незаменимых нет, жили сто лет без французского и еще проживем. Про латынь даже не пискну. Вы говорите, Якорев – плохой Одиссей? А мне кажется, он такой же скиталец, которому хитроумие никогда не помогает. И кто более серьезно, чем Костя, делал свою актерскую работу? Молчите? В общем, так. К следующему разу чтоб все роли знали назубок. Хотите участвовать в художественной самодеятельности? Я не хочу и не буду. Мы делаем театр, а не притворяемся, что делаем. Репетиция окончена.

Словно расслышав сердце Елены Викторовны, судьба поколебалась и смилостивилась. «Арка-банк», председателем которого числился Виктор Ближев, вышел из совета попечителей университета. Вроде бы произошло это по каким-то объективным причинам, но Ошеева была убеждена, что причиной всему малодушие Ближева, его страх видеться с ней, объясняться по поводу того давнего дня, когда она сбежала с его дня рождения. Он не позвонил ни на следующий день, ни в другие дни. Против воли Елена Викторовна думала об этом, искала объяснения. Конечно, бывают такие люди, в последнее время их особенно много, которые любыми средствами избегают неприятных разговоров. Не видят себя в роли участника конфликта. Да что далеко ходить, наш Игорь Анисимович вечно перепоручает все неприятные объяснения заместителям. Но в этом есть смысл: ректор – солнце университета, а дождевые или грозовые тучи ходят под ним. Когда гремит гром, солнца не видно. В результате репутация ректора безупречна. Никто не ассоциирует его с неприятностями.

Но Ближев не ректор, и в отношениях с женщиной не может быть заместителей, которые брали бы на себя тяжесть объяснений. Так что ушла она, а сбежал он. Вместе со своим банком, чтобы наверняка исключить все ситуации, в которых им двоим пришлось бы встретиться. Что ж, так даже лучше. Хотя, не признаваясь в этом себе, Елена Викторовна долго ждала звонка или случайной встречи.

По дороге Тагерт заглянул на маленький рынок, выросший около станции «Университет». На стене палатки висело объявление, написанное от руки: «Есть мясо баранчика». Видимо, писавший забыл слово «барашек». Или имелся в виду ягненок? У черноглазой торговки, улыбавшейся золотом, Тагерт купил оранжевой нарядной мушмулы – любимый фрукт Кости Якорева. Они ни разу не разговаривали с того дня, как Якорев ушел с репетиции. Тагерт даже не позвонил: не мастер он говорить по телефону, телефонная беседа может окончательно испортить положение.

Костя Якорев жил на Ломоносовском проспекте с матерью и двумя старшими сестрами. Впрочем, сестры одна за другой вышли замуж и в квартире появлялись нечасто. Мать Константина преподавала философию в авиационном институте. С Костиным отцом, тоже философом, они давно развелись, больше замуж она не выходила, посвятив все силы науке, воспитанию детей и заочной дружбе со славистами из Германии, Нидерландов, Швеции, Японии. Она вела бесконечную переписку