Таинство - Клайв Баркер

Бредя по унылым коридорам к выходу, Уилл понял, что Стип с самого начала признался: он не ведает своих корней. Разве он не говорил о себе как о человеке, который не помнит родителей? А позднее, рассказывая об озарении, он создал идеальный образ собственного исчезновения: его тело терялось в водах Невы; Джекоб в волке, Джекоб в дереве, Джекоб в птице?..

Под открытым небом стало прохладно, воздух был прозрачный и чистый. Уилл закурил и стал размышлять, что делать дальше. Часть того, что говорил Хьюго, не лишена смысла. Стип теперь и в самом деле опасен, и Уилл должен быть настороже, имея с ним дело. Но он не мог поверить, что Стип просто хочет его убить. Они слишком тесно связаны, их судьбы переплелись. Это произошло не по желанию Уилла — подтверждением были собственные слова лиса. Если в странном кружке это животное было агентом Стипа (а Уилл в этом не сомневался), то оно выражало его надежды. А когда животное говорило об Уилле как о своем освободителе, то разве за этим не скрывалось пожелание Уиллу раскрыть загадку происхождения Джекоба и Розы?

Он закурил вторую сигарету, а когда закончилась и она, зажег третью — он отчаянно нуждался в никотиновой эйфории, чтобы мысли прояснились. Уилл знал, что единственный способ разрешить загадку — это поговорить со Стипом откровенно. Отправиться к нему, как он сказал Хьюго, и молиться, чтобы стремление Стипа к самопознанию перевесило его страсть к убийству. Уилл знал эту страсть, знал, как пролитая кровь обостряет чувства. Та самая рука, что держала сейчас сигарету, когда-то загоралась, сжимая нож. Радовалась злу, которое способна причинить. Он и сейчас мог представить тех птиц, как они сидели нахохлившись в развилке замерзших ветвей, как мигали глазами-бусинками…

«Они видят меня».

«А ты тоже смотри на них».

«Я смотрю».

«Обездвижь их взглядом».

«Я обездвиживаю».

«А теперь кончай дело».

Он почувствовал, как дрожь удовольствия прошла по спине. Даже по прошествии стольких лет, повидав много такого, что по жестокости и масштабу далеко превосходило эти маленькие убийства, совершенные им самим, он продолжал чувствовать запретное наслаждение. Но были и другие воспоминания, по-своему не менее сильные. Теперь он вызвал одно из них и поставил между собой и ножом: Томас Симеон, который стоит посреди распустившихся бутонов и протягивает один-единственный лепесток.

«У меня здесь святая святых, Ковчег Завета, Чаша Грааля, сама Великая тайна — вот здесь, на кончике мизинца. Посмотри!»

Ведь это тоже было частью загадки. Не метафизические идеи Симеона, а суть более простого разговора между этими двумя. Отказ Симеона вернуться в общество Рукенау, несмотря на все попытки Джекоба; обещание, данное Стипом, защищать художника от его патрона; разговор о демонстрации силы между Рукенау и Стипом, завершившийся, насколько помнил Уилл, этакими благородными, беззаботными словами о независимости от Стипа. Что он тогда сказал? Что-то о том, что не знает, кто его создал? Он снова уперся в то же самое: в это признание. Воспоминания Уилла о разговоре между Стипом и Симеоном были куда обрывочнее, чем память о ноже, но создалось впечатление, что Рукенау в отличие от Розы и Джекоба знал об их происхождении. Верны ли его воспоминания?

Уилл начал жалеть, что не может вызвать Господина Лиса и расспросить его. Нет, он не считал, что это существо знает ответы на вопросы о Рукенау; в это он не верил. Но язвительные манеры и туманные замечания сделали лиса в глазах Уилла чем-то вроде лакмусовой бумажки, с помощью которой он может проверить свои предположения.

«Это свидетельствует об отчаянии, — подумал Уилл. — Если человек обращается за советом к воображаемой лисе, значит, с ним не все в порядке».

— Ты тут не замерз?

Он повернулся и увидел Адель, которая шла к нему по парковке.

— Я в порядке, — сказал он. — Как там Хьюго?

— Устроен на ночь, — сказала она, довольная тем, что хорошо подоткнула под Хьюго одеяло.

— Пора домой?

— Пора домой.

Мысли его были заняты другим, и по пути к дому он не мог поддерживать разговор с Аделью, но она как будто и не возражала. Адель блаженно болтала о том, что Хьюго стало гораздо лучше, чем вчера, что он всегда был такой крепкий (даже и не простужался почти). И он быстренько выздоровеет, Адель в этом не сомневалась, в особенности когда она заберет его домой, где ему будет удобнее и где она сможет за ним ухаживать. В больнице все чувствуют себя не в своей тарелке. Да что говорить, даже ее подружка, которая работала медсестрой, говорила, что нет хуже места, где болеть, чем больница, там даже воздух насыщен микробами. Нет, дома ему будет гораздо лучше, тут его книги, виски и удобная кровать.

Дорога домой вела через Халлардс-Бек, где на протяжении двух миль она шла вдоль унылых вересковых пустошей. Здесь не было ни огней, ни жилищ, ни деревьев. Адель болтала о Хьюго, а Уилл смотрел в темноту, спрашивая себя не без холодка виноватого удовольствия, далеко ли сейчас Роза и Джекоб. Может быть, где-то здесь, в ночи: Роза охотится на зайцев, а Джекоб разглядывает затянутое тучами небо. Им не нужно спать по ночам, они не испытывают усталости, свойственной обычным мужчинам и женщинам. Они не увянут, не потеряют своего странного совершенства. Они принадлежат тому виду или состоянию, которое каким-то неведомым образом противится недугам и даже смерти.

Он должен их бояться, потому что беззащитен перед ними. Но Уилл не боялся. Некоторое беспокойство он испытывал, но не страх. И, несмотря на все его размышления на парковке, несмотря на все вопросы без ответов, в каком-то уголке сердца он находил странное удовольствие в том, что загадка так сложна. Внутренний голос подсказывал, что раскрытие тайны, которая лежит в начале его жизни, не принесет радости, если она настолько банальна, что даже его заурядный ум может ее разгадать. Может быть, лучше умереть в сомнениях, зная, что остается непонятое откровение, чем преследовать прозаическую банальность и осознать ее.

1

Спал он без сновидений в той самой комнате с потолочными балками, которая когда-то была его спальней. На окне висели новые занавески, а на полу лежал новый коврик, в остальном же комната практически не изменилась. Тот же шкаф с зеркалом на внутренней стороне двери — с тем самым зеркалом, в котором он бесчисленное количество раз наблюдал, как его детские черты сменяются юношескими, разглядывал появляющиеся на теле волосы, восхищался способностью своего члена становиться твердым. Тот же комод, в котором он держал маленькую коллекцию журналов с фотографиями атлетов (украденных в газетном киоске в Галифаксе). Та же кровать, на которой он вдыхал жизнь в фотографии и мечтал, чтобы эти тела вживую оказались с ним рядом. Короче говоря, это было место его сексуального взросления.

У этой истории была и еще одна часть, пусть и малая, но она напомнила о себе на следующее утро.

— Ты помнишь моего сына, Крейга? — спросила Адель, вынуждая человека, который что-то делал под раковиной, выглянуть и сказать: «Привет».