Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года - Сергей Чупринин

Я не собираюсь говорить о литературных достоинствах или недостатках романа Дудинцева. Дело сейчас не в этом. Роман Дудинцева – крупное общественное явление. Это первое сражение с дроздовыми. На дроздовых наша литература должна обрушиться всей силой своего гнева, пока дроздовы не исчезнут из нашей действительности. Поэтому меня несколько смутили услышанные здесь слова, в которых я уловил оттенок благодушия, слова о том, что дроздовщина – это не так уж страшно, что это вчерашний день. Ничего подобного. Дроздовых – тысячи (Л. Лазарев. С. 62).

Мне роман В. Дудинцева дорог тем, что в нем живет глубокая вера в силу советской власти, в силу нашего народа и общества (Обсуждаем новые книги // ЛГ, 27 сентября. С. 4).

Я вспоминаю те давние времена, когда в Союзе писателей шло обсуждение моего романа «Не хлебом единым», он тогда уже был набран в «Роман-газете» и мог выйти тиражом в два с половиной миллиона.

Многие дальновидные писатели в своих выступлениях отмечали, что «автор соблюдает в своем произведении нормы критики», тогда установленные XX съездом КПСС. Но галерка – в основном студенты – была недовольна, она требовала большей решительности, настаивала на более громком битье в колокола и барабаны. И вот некоторые писатели под влиянием студенческого экстремизма начали острее критиковать изображенную в романе бюрократию. Сидящие в первом ряду стали записывать такие выступления, и тогда находящийся со мной рядом Константин Симонов тихо сказал: «Все пропало…»198

Действительно, через пару дней набор моего романа рассыпали и похоронили… (Аргументы и факты, 6–12 января 1989, № 1. С. 3).

В тот самый день, 23 октября 1956 года, когда для нас всего важнее было – состоится ли обсуждение романа Дудинцева, издадут ли его отдельной книгой, именно в этот день и в те же часы в Будапеште была опрокинута чугунная статуя Сталина, шли демонстрации у памятника польскому генералу Бему, который в 1948 году сражался за свободу Венгрии.

Там начиналась народная революция. А в наших газетах скупо и зло писали о «венгерских событиях» или «попытках контрреволюционного переворота». Мы тогда едва понимали, насколько все это связано с судьбой нашей страны и с нашими жизнями. Сталинцы оказались более догадливыми. Они пугали Хрущева и Политбюро, называя московских писателей «кружком Петефи»; в доказательство приводили, в частности, обсуждение романа Дудинцева и речь Паустовского, запись которой многократно перепечатывали и распространяли первые самиздатчики. Позднее ее стали забирать при обысках, как «антисоветский документ» (Р. Орлова, Л. Копелев. С. 40).

Поспелов докладывает:

– 22 октября у писателей состоялся политический митинг. Для создания ажиотажа Долматовский распорядился отпечатать в типографии две тысячи приглашений, а в зал вмещается пятьсот человек. Выступали Симонов, Паустовский. С трибуны произносили антисоветские речи, а публика их поддерживала. Кричали, шумели.

Самое удивительное, что Поспелов о романе Дудинцева, о том, что шло обсуждение романа, ни Хрущеву, ни его соратникам не докладывал, он только сообщал о моей политической ошибке: специально нагнали толпу, организовали опасную обстановку. Даже о том, что роман называется «Не хлебом единым», разговора в кабинете Хрущева не было.

Во втором отделении этого спектакля появился немолодой товарищ с военной выправкой, мне не знакомый, но, кажется, никому здесь не знакомый. Он четко докладывает:

– Митинг в клубе писателей состоялся 22 октября. В этой связи напоминаю, что митинг в Будапеште, о котором я вам уже докладывал, с которого начались события, состоялся именно 22 октября, в тот же час. И тут и там главную роль играли писатели. Трудно поверить, что не имел места сговор. Итак, налицо сговор антисоциалистических сил.

Никита Сергеевич разбушевался (Е. Долматовский. С. 142, 143).

В полученной сегодня (через посольство) от т. Роботти записке сообщается, что «вопрос с рукописью Пастернака разрешен и в ближайшее время она будет вам возвращена» («А за мною шум погони…». С. 71).

сидел на оттоманке во французском зале и рассказывал присутствующим, как в свое время такие картины писал своим хвостом осел (И. Голомшток. С. 111).

Смотря на картины и рисунки бельгийцев, убеждаешься снова, что все разговоры о вырождении, распаде, тупике, загнивании буржуазного искусства наших дней (разумея всю первую половину и середину XX в.) – чепуха, высосанная из пальца (Отечественная история. 2000. № 2. С. 148).