Полюс капитана Скотта - Богдан Сушинский

Стоянка «Бойня» встретила их двумя гуриями, один из которых был дорожной меткой, а второй указывал на низину, в которой под слоем снега покоились разделанные туши маньчжурских пони. Мясо их сохранилось прекрасно, поэтому Бауэрс тут же принялся за приготовление бульона и рагу, а трое остальных полярников заполняли походные ящики и продовольственные мешки большими кусками конины, создавая запас на будущее. Однако операция эта завершена не была. Понимая, что люди устали, Скотт решил перенести ее окончание, так же, как и замену саней на «свежие», которые ждали их на складе «Бойня», — на утро.

После первого за последние недели полярной одиссеи по-настоящему сытного, калорийного ужина, капитан решил быть последовательным в своем намерении оздоровить группу и объявил о ее праве на восьмичасовый сон, что было встречено одобрительными возгласами.

Спутники капитана уже спали, когда, сделав лаконичную, но преисполненную надежд запись в дневнике, он вновь вышел из палатки. В том направлении, в котором им нужно было идти, от горизонта до горизонта пролегала гористая местность, которая значилась на картах Антарктиды под названием «Прибрежный Барьер». Скотт знал, что, как только группа взойдет на него, она вновь окажется в очень суровых условиях: крайне низкие температуры, туманы, ветры, а главное, огромное количество трещин и ледовых гряд. Снег там всегда напоминал Роберту песок, по которому тащить сани очень трудно, и вся надежда на парус, который утром еще только следует поднять на новой мачте, и на попутный ветер, если только он будет. Да еще — на сильный попутный ветер.

Едва освещенные солнцем отроги Барьера создавали своеобразную снежно-ледовую гамму, которой впервые оказавшийся в этих краях полярный скиталец мог бы бесконечно долго любоваться. Однако Скотт чувствовал, что глаза его давным-давно устали от белизны и ледового блеска местных пейзажей и что подсознательно ему хочется увидеть хотя бы одну лужайку, один покрытый травой или кустарником склон; хоть что-нибудь такое, что напоминало бы о старой доброй Британии, о любом уголке Европы или Новой Зеландии. Как моряк, он не так уж сильно был подвержен чувству ностальгии, но здесь, в Антарктиде, в сознании любого человека зарождался тот, особый вид тоски по родине, который связан был с тоской по всему тому, что свойственно обычной «живой природе».

Вернувшись в палатку, он слегка подергал за плечо Отса, который оглашал не только их «хижину», но и все окрестности настоящим кавалерийским храпом. Подождав, пока ротмистр подарит ему в своем «храп-концерте» небольшую паузу, капитан забрался в спальный мешок и закрыл глаза, но вместо эфемерных сновидений ему явилось вполне реалистичное видение Кетлин с маленьким Питером на руках. И послышались ее слова: «Неужели даже теперь, когда у тебя появилась верная жена и прекрасный сынишка, ты все еще намерен тратить годы своей жизни на блуждания по безжизненным ледовым пустыням?»

«Разве Кетлин когда-либо произносила эти слова?! — усомнился Роберт, но, сколько ни вспоминал, так и не мог вспомнить, были ли они на самом деле произнесены. — По-моему, она поддерживала твои планы. Кто знает, что чувствовала и предчувствовала при этом ее женская душа, но ведь поддерживала же! Правда, в какие-то моменты в словах ее проскальзывали грусть и даже разочарование, связанные с будущим расставанием, но ведь это естественно. А вот произносила ли она когда-либо те слова явного упрека, которые тебе только что послышались?!

…В любом случае, дай себе клятвенное слово, что никогда больше не вернешься в эту „мертвую страну мертвых“, — мысленно молвил Скотт, чтобы как-то погасить не только ностальгию, но и вину перед женой и сынишкой. Немного поразмыслив, въедливо посоветовал себе: — Ты лучше позаботься о том, как бы из этой погибельной страны хоть когда-нибудь выбраться!»

Несмотря на долгий сон и сытый завтрак, полярники возились с мачтой, мешками и санками медленно и лениво. Скотт чувствовал, что все они расслабились, и теперь организмы их требуют полного восстановления сил, отказываясь подчиняться воле обстоятельств. Нечто подобное капитану приходилось наблюдать и во время экспедиции на «Дискавери», поэтому теперь он жестко потребовал ускорить работы, поскольку и так предстояло выступить с большой задержкой. Спутникам его торопливость не понравилась, однако Скотт не придал этому значения.

Приказав развернуть лежащие на санях спальные мешки так, чтобы они хоть немного просохли на солнце, он, подобно полководцу, указал рукой на видневшуюся вдалеке возвышенность:

— Туда, полярные странники! И ничто не должно остановить нас на этом пути к спасению!

Снег и в самом деле был похож на крупнозернистый песок, полозья не только не скользили, но и вообще с трудом продвигались в его «дюнах», однако у полярников не оставалось иного выхода, как только вновь и вновь из последних сил налегать на лямки.

К концу дня они не сумели пройти даже пяти миль, что было угрожающе мало. Причем самое странное заключалось в том, что Прибрежный Барьер, к которому они направлялись, казалось, нисколько не приблизился.

Вечером своим кулинарным мастерством блеснул Уилсон. Рагу из пеммикана и конины, которое он предложил своим друзьям, можно было считать пределом их антарктического кулинарного искусства. Однако за ужином царила тревожная атмосфера. Все понимали, что самые суровые испытания ждут их впереди, тем более что приближалась полярная осень с её сумеречными днями, морозами и ураганными ветрами, а значит, и с метелями.

Утром капитан не позволил своим спутникам нежиться в спальных мешках, а, подняв их, словно по тревоге, повел в сторону перевала. Что же касается завтрака, то Скотт пообещал устроить его на месте прошлой стоянки, в том лагере, в котором, по пути к полюсу, метель задержала их на целых четверо суток.

— Как бы нам не пришлось точно такие же четверо суток провести в нем опять, — проворчал Отс.

После гибели унтер-офицера Эванса он в течение нескольких дней держался отчужденно, замкнуто, стараясь избегать каких-либо разговоров, но сегодня словно бы решил нарушить обет молчания. Однако Скотта это не раздражало, наоборот, ему хотелось, чтобы к ротмистру вернулись его ворчливость и скептицизм, которые по-своему скрашивали их общение да и вообще существование.

— Даже если небо упадет на землю, мы задержимся на этой стоянке ровно столько времени, сколько понадобится для организации завтрака, — предупредил его капитан.

— …И двухчасового послеобеденного сна, — не внемля его угрозе, сладострастно ухмыльнулся отставной драгун. — По-моему, у испанцев это называется «сиеста», эдакая полуденная мечтательная полудрема.

— Если вы позволите этому драгун-ротмистру устраивать себе сиесты, он тут же потребует испанку, — поддержал шутливое настроение товарища Уилсон.

— Не думаю, что нам стоит предаваться собственной лени, даже если она именуется сугубо по-испански, — парировал Скотт, считая, что подобные разговоры лишь расслабляют полярников.

— Согласен, сэр, лени предаваться нельзя. А мечтаниям? — коварно поинтересовался Отс. — Обычным человеческим мечтаниям?