Иешуа, сын человеческий - Геннадий Ананьев

Вот, наконец, творец чуда отложил пучок-сбивалку в медный тазик, наполненный водой, отер пот с лица и груди мягким полотенцем, поглядел торжествующе на едва ли не выползающую за края котла пену и лишь после этого пригласил желающих насладиться плодами его труда.

— Подходи, народ.

Нишалла, шлепнутая нескаредно деревянной лопаточкой на лепешку, еще не вполне остывшую, все время намеревалась переползти через бугристые края; Мария, как ни старалась, не успевала ее слизывать, выпачкала лицо, пальцы, вызвав улыбку Иисуса и слуги, сама же звонко смеялась. Беспечно, не сдерживая себя.

И вдруг… Она увидела, как изменился лик Иисуса. Нет, не испуг на его лице, но какая-то отрешенность. Она метнула взгляд свой туда, куда направлен был взор любимого, но ровным счетом ничего не поняла: к мангалу подходил обыкновенный, как показалось Марии, мужчина, лишь был он в белых одеждах, каких на базаре вообще не встречалось. И еще отличали его степенный шаг и гордо поставленная голова. И глаза. Глаза ясновидящего.

Мужчина приостановился, внимательно вглядываясь в Иисуса, затем решительно подошел к нему.

Короткий вопрос:

— Ты?

— Да, — ответил Иисус, склонив почтительно голову.

— Ты последуешь за мной.

Посмотрел пристально на Марию, окинул после этого беглым взглядом слугу со служанкой и добавил столь же непререкаемо:

— Они тебе больше не понадобятся. Отпусти их. Имущество свое отдай им.

Екнув, сжалось сердце Марии. Не поняв ничего из сказанного подошедшим к ним, она почувствовала беду, в какую вдруг угодил ее ненаглядный супруг. Отшвырнув лепешку со стекающей с нее нишаллой, она решительно заявила:

— Я не отпущу от себя ни на шаг своего супруга! Куда он, туда и я!

— Ты супруг?!

— Да. Мария — моя жена.

Белый мужчина опешил, настолько он был потрясен услышанным, а пока он решал, как поступить дальше, Мария наставляла служанку, чтобы та вернулась к каравану, пересказала бы купцам все, что видела, и не отлучалась бы из шатров до их с Иисусом возвращения.

Белый мужчина между тем молвил:

— Следуйте за мной вместе.

Долго они петляли по узким улочкам без единого окошка наружу. Не разобрать, либо высокие дувалы отгораживают дворы от улиц, либо это глухие стены самих домов. И лишь иногда можно было определить, что это дувалы по свисающим с глинобитной толщины виноградным лозам с янтарными кистями да чередующимися воротами и калитками.

Ни слова за все время пути. Каждый занят своими мыслями. Весьма тревожными.

Вот остановка. У калитки из ливанской сосны. Медное массивное кольцо, под которым медная же пластина. Ударишь кольцом по пластине — услышат во дворе просящегося впустить. Но мужчина в белом не стал ударять о пластину, он дернул за шнур, конец которого едва приметно выглядывал в верхнем правом углу калитки — она мгновенно отворилась. За ней в полупоклоне стояла пара высокорослых и крепкотелых мужчин, тоже в белых одеждах.

Иисус с Марией вошли во двор.

Райский уголок. Благоуханье роз, пионов и жасмина, пышно цветущих обочь широкой дорожки, желтеющей морским песком. Цветы, цветы, а между ними мелкая травка, будто красующаяся сочной зеленью — на иных таких вот полянках прогуливались павлины, величаво-гордые Они с пренебрежением поглядывали на фазанов и цесарок, путающихся у них под ногами.

В глубине двора — хауз. С фонтаном на островке посреди голубой воды, с белыми и черными лебедями. За хаузом — сплошная виноградная завеса, разорванная лишь песчаной дорожкой. Через этот разрыв видны резные колонны открытой террасы.

Белый мужчина пошел по дорожке впереди, как хозяин, на пятки же гостям наступали крепкотелые.

И вновь ни слова, ни жеста. До самой до террасы, устланной поверх кошмы персидским ковром, явно сотканным по размеру террасы. Ничего больше на ней не было, хотя не помешал бы этой просторности пусть даже небольшой столик для чаепития. Странно и то, что терраса как бы разделяла примыкавшие к ней обособленные дома, дверь в один из которых кипарисовая с витиеватой резьбой, инкрустированной самшитом, в другой — тоже резная, но из обычной сосны и без инкрустации. Первое слово белого мужчины:

— Тебе, Иисус, сюда, — указал на кипарисовую дверь. — Тебе, женщина, вот в эту половину.

Мария резко возразила:

— Я вместе с мужем! Не отойду от него ни на шаг!

Крепкотелые шагнули было к ней, готовые скрутить ее и силой втолкнуть туда, куда повелел хозяин, но тот предостерегающе поднял руку, и слуги отступили.

— Но я не могу пустить тебя в дом для Посвященных. Ты осквернишь его.

— Позволь, учитель, мне последовать за женой своей? — попросил Иисус, почтительно склонив голову.

Мужчина в белом, которого к удивлению Марии Иисус назвал учителем, ответил не сразу. Долго решал трудную задачу, но вот осилил ее:

— Пусть будет так.

Вот они одни. В просторной комнате, застланной еще более мягким, чем терраса, ковром. В центре комнаты — низкий столик с подушками для возлежания вокруг него. В частых нишах толстых стен — подушки и стеганые одеяла под самые завязки. Хватит для пары десятков пожелающих почивать в этой комнате. И лишь в одной нише — медная умывальница с медным же тазиком.

Мельком взглянула Мария на всю эту уютность и — с вопросом к Иисусу, в котором так явственно зазвучала ее нежная тревожность:

— Ты в опасности?

— Да.

— Можешь поделиться со мной?

— Нет. И не только потому, что здесь обязательно есть уши, но, главное, я давал клятву умолчания. Ты и так знаешь больше того, что можно было бы тебе знать. Сейчас скажу одно, в этот дом привел нас мой бывший наставник. Большего не пытайся выпытать. Обо всем дозволенном я тебе стану рассказывать по ходу событий. Добавлю сейчас только то, что я надеюсь на благополучный исход. Очень надеюсь.

Сказал последние слова, сам не очень-то веря в них. Он вполне понимал, что его ждет суровый разговор с Великими Посвященными Сарманского братства. Вывод этот напрашивался сам собой, исходя из поступка бывшего его наставника. Добрый и мудрый, он готовил Иисуса к седьмой степени Великого Посвящения в тайной обители Сарманского братства, умело преподнося самые сокровенные тайны Священной Истины. Он, естественно, ответствен перед своими собратьями за грехопадение ученика, и все же он не сделал вида, будто не узнал его, Иисуса, не прошагал мимо, а привел его сюда для ответа за свои деяния.

Каков будет приговор для него, Иисуса, и для великой честности и столь же великой мудрости наставника, можно лишь представить. Во всяком случае, по головке не погладят.

В дверь комнаты постучали, и двое слуг вкатили столик на колесиках со стоявшими на нем пузатым чайником, пиалами и вазами со сладостями и фруктами, с подносом лепешек, еще сохранивших жар тандыра, пара керамических кис с кислым молоком — катыком и пара больших пиал с каймаком — моренными в тандыре сливками, аппетитно-розовыми.