Мой домовой — сводник - Ольга Горышина

Виктор показал матери язык и отвернулся.

— Ну давайте прикалывайтесь дальше! С вами только баб растить! — и снова взглянул на мать. — Ты вон собаку даже нормальную завести не могла… Хоть фокстерьера бы взяла…

— Витя, — я просунула руку под его согнутый локоть и прилегла головой на плечо, которым он тут же дернул.

— А ты не подлизывайся. Променяла меня на молодого, а у меня теперь все болит… Как в поход сходил.

— Я сама отведу Глеба в сад, мне все равно с собакой гулять, — мать поставила перед сыном чашку кофе. — А ты завтра утром, когда выспишься, отведешь сына в сад и все сделаешь, как надо. Я и вечером его заберу. Так что вы свободны на целый день, если у вас есть какие-то планы. А нет, ложитесь спать.

— После кофе?

Мать под вопросительным взглядом сына забрала чашку со стола. Я закусила губу: если за бабушкой с внуком закроется дверь, мы точно окажемся в постели. Вдвоем. И не для сна. Сердце гулко ухало в обледенелой страхом груди в ожидании ответа: я не знала, чего хотела. Мне было страшно, точно в настоящий первый раз.

— Отдай чашку! Я не собираюсь спать в свой единственный выходной. И не меняю планы, даже если умираю. Никогда.

Вот те на… Раз и отказался от такой возможности. У меня от обиды аж живот свело. Бизнес превыше всего. Могла бы уже выучить.

— Лучше засранца-внука своего разбуди, — продолжал Виктор разговор с матерью.

— А то он еще час завтракать будет.

— Пусть еще десять минут поспит, пока каша варится.

Я смотрела в стол и держала руки на коленях, поэтому когда меня спросили про завтрак, я так дернулась, что больно саданулась костяшками пальцев о столешницу, и только чудом не вскрикнула. Я была согласна на все. Даже на хлеб с бужениной. Мне и того будет не съесть. Мой желудок от близости Виктора превратился в горошинку. А у него аппетит оказался завидным. Видимо, в моей кухне бедняга изголодался.

— Я рассчитывал весь день пробыть с тобой, — проворчал Виктор, когда мать ушла за Глебом.

— Я буду целый день с тобой, — проговорила я, разливая по чашкам чай. — Я только на три часа уйду. Можешь почитать в библиотеке Пройслера. "Маленькое привидение" тоже хорошая сказка.

— Еще одна такая ночка, и у тебя будет личное привидение, которое будет ночами пугать тебя чиханием. Как мы уложим монстра спать?

— Я могу приехать на метро. В девять пятнадцать, наверное, буду уже здесь. Придется только Чихуню заранее покормить…

— О, черт… — Витя откинулся на спинку стула. — Я про кота совсем забыл. Черт… Он как-то в мои планы не вписывается. До трех у нас хотя бы время есть? Думаю, еще нормально доедем.

— Куда вам надо? — спросила Зинаида Николаевна. — На метро совсем никак?

— Мам, ну хватит… Я в метро даже на экскурсию не ходил лет этак… десять. Нам кота кормить надо. И вообще… Мам, мы, наверное, домой поедем сегодня. Я заберу Глеба из сада и к бабушке сразу.

— Зачем туда? — хозяйка на секунду задумалась. — Вы живете в ее квартире?

— Да, ради кота…

— Почему ты мне не сказал, что тебе жить негде?

— А ты меня не спрашивала. Никогда не спрашивала, как я живу.

Зинаида Николаевна отвернулась к холодильнику за молоком для ребенка, и я схватила Виктора за руку — ну хватит. Он сразу переключился на сына:

— Давай, монстр, покажи бабушке, что мужики не совсем чурбаны. Расскажи стих про березу.

Глеб, еще не открывший до конца глаз, зевнул, но потом все же с папиной помощью прочитал два есенинских четверостишия:

Белая береза

Под моим окном…

Бабушка похвалила его. Я тоже. Чтец заулыбался, но тут же уставился в кашу с видом полного ее неприятия. А Зинаида Николаевна начала втолковывать сыну, что Глеб не понимает, что повторяет и что эти стихи ребенку не по возрасту…

— Мам, сейчас вообще жизнь не по возрасту! — не выдержал Виктор и повернулся к Глебу: — Жуй давай! Тебя друзья в садике заждались.

В садике! Я вскочила. Еще пять минут назад помнила, что надо позвонить заведующей и сказать, что заболела, а сейчас напрочь из головы вылетело.

— Витя, ты не видел мой телефон? Можешь позвонить на него?

— Вот он!

Это Зинаида Николаевна протянула мне его. Видимо, нашла телефон под дверью сыновей спальни. И я вспыхнула от ночных воспоминаний и потому поблагодарила совсем тихо. Эх, мы все хорошо вчера посидели. Не поседеть бы теперь от переживаний!

Наконец мы вышли из все же чужого дома и добрались до садика. Красиво, чисто, все улыбаются. Не дворовый садик, а для детей, за которых родители "моргала выколят", и все равно Глеб вцепился в меня, и Виктор с трудом убедил сына, что вечером обязательно отвезет его к тете Ире и к коту. Уходила я с тяжелым сердцем

— поскорее бы завтра, поскорее бы малыш к маме. Сколько можно ему нервничать!

— А теперь займемся делами, — объявил Виктор в машине.

Давай, давай. Мои семейные дела были совсем плохи. Ни звонка, ни эсэмэски от Арины. Про мать вообще молчу. Я скосила глаза на водителя — смотрит вперед, не моргая. Выходит, он теперь мне единственная семья. Плюс его рыжий довесок, который ждет вечера. Только вспомнит ли Рыжик про меня, вернувшись к маме?

Мы проехали весь Невский, свернули налево и вырулили на улицу Жуковского. Там припарковались, кое-как втиснувшись между другими довольно дорогими машинами.

— Единственная проблема здесь — парковка, но это беда всего центра. Тут уж я ничего сделать не могу, — Виктор набрал код и открыл под аркой калитку. Во дворе тоже было довольно машин. С одной стороны под козырьком курили какие-то офисные сотрудницы, по другой мыли окна работяги, позволившие нам войти в подъезд. С одной стороны табличка с названием фирм, с другой — просто черная железная дверь, но мы поднялись на второй этаж. Уже никаких табличек. Виктор вытащил из кармана ключи и открыл обе двери, одну за другой. Зажег свет и пригласил войти.

Для того, чтобы понять, что это жилая квартира, хватило пяти секунд. Перехватив мой взгляд, не удивленный, а понимающий, Виктор пожал плечами, на секунду отвел глаза в сторону, нагнулся, чтобы вытащить тапочки, и… Извинился:

— Сорок второй-сорок третий. Постарайся не вывалиться. Других размеров здесь нет.

К чему он это добавил? Большой ребенок… Какой же он ребенок… И какой большой: он заслонил собой проход в комнату, и я почувствовала себя мышью в коробке. И если бы сейчас открыла рот, чтобы сказать — Виктор Анатольевич, к чему была нужна вся эта конспирация — вышел бы писк. Мышиный… Горло сдавил спазм. И я не желала признаваться даже на секунду, даже самой себе, что причиной ему были слезы… Слезы детского бессилия взять в свои руки хотя бы эту часть отношений. Сам герой запутался в своем дурацком рыцарстве. Попытался быть собой тогда в подъезде: просто взять то, что считал положенным ему по праву… по праву положения. Уверена, он бы не был груб. Даже, возможно, собрал утром диван… И не было бы этой дурацкой недосказанности… И, возможно, не было бы вообще ничего… Чему там учили советских женщин еще до перестройки всеобщего сознания под западные реалии: соблазнять, но не давать… Вот именно!