Радио Хоспис - Руслан Галеев

– Ну, короче, у тебя два кирпича. Ты бросаешь один, прыгаешь на него, ставишь рядом второй, переходишь, передвигаешь первый. Снова переходишь, и так – кто первый доберется до условленного места. Жизнь то же самое. Ты делаешь шаг для того, чтобы сделать следующий шаг. Но отвечать можешь только за тот момент, когда стоишь на кирпиче. Смысл в настоящем, брат. А будущего не существует.

Стас оглянулся, посмотрел на Алису.

– Я с тобой не согласен, старик. Человек, конечно, отвечает только за настоящее. Но верит-то он в будущее. Не в то, которое наступит и тоже станет настоящим, а просто в будущее. Как в горизонт.

Скальп проследил за взглядом Стаса, усмехнулся. Пожал плечами:

– Это одно и то же, Стас. Просто у тебя теперь больше кирпичей. Я тебе завидую, гардемарин.

Стас вздохнул, посидел, закинув руки за голову. Проговорил еле слышно:

– Это как бог из машины у греков. Когда сюжет заходил в тупик и автор не знал, что делать, он использовал бога из машины. Тот появлялся, и все становилось понятным.

– Тебе все стало понятным?

– Нет, но это и не пьеса. Просто мне есть зачем жить. Я снова знаю, зачем вставать из окопа.

– Дурак ты, Стасище. Большой дурак, честное слово. Тебе предлагают начать фундамент закладывать, а ты все про окопы думаешь.

– Да…

Они посидели молча. Потом Скальпель отчаянно зевнул во весь рот и велел Стасу убираться на свое место. Когда Стас поднялся, Готфрид снова надвинул на глаза шляпу.

– А я думал, ты только пьяный на такие темы говоришь, – глядя на шляпу, сказал Стас.

– Так нет же ничего, – Скальп пожал плечами и снова закинул ноги на кресло. – Я бы с удовольствием.

Стас вернулся на свое место. Алиса поежилась под пальто, открыла глаза. Сонно спросила:

– Мы еще летим?

– Летим, – кивнул Стас и поправил на ней пальто.

– Не уходи никуда.

– Куда же я уйду?

– Не знаю. Все уходят.

– Я не уйду. Не бойся… А если уйду, возьму тебя с собой. Мы теперь как ветер и парус. Один без другого – никуда. И даже не теперь, давно. С того дня, когда я встретил тебя на Речном вокзале. Просто Готфрид прав, я большой дурак. Все было ясно, а я не увидел. Ты мне веришь?

– Верю. – Алиса улыбнулась, закрыла глаза. – Ты столько лет на суше, а говоришь, как моряк. Парус, ветер… Андрей прав, вы все еще гардемарины.

– Гардемарины – это курсанты мореходного училища. Мальчишки, у которых есть будущее, связанное с морем. Хотя это не важно. Главное, что у них все впереди. Мы давно повзрослели с тех пор, Алиса.

– Нет, – она покачала головой, – вы просто начали седеть.

* * *

Когда все проснулись, Арчи снова обследовал сундуки в хвосте салона. Соорудил из остатков провизии бутерброды с вяленым мясом и листами салата, нарезал помидоры и сыр.

– Эх, мне бы хоть какую-нибудь завалящую горелочку, – сетовал он, – вах, какую вкуснятину можно было бы приготовить. Пальчики оближешь, спасибо скажешь, потом еще раз оближешь!

– Извини, старина, – сказал ему Шрам, помогая перетащить на середину салона один из сундуков, – но прямо над нами огромный баллон, наполненный водородом. А та штука, в которой мы с тобой в данный момент находимся, по большей части… не толкай, там ножка… так вот, эта штука в основном сделана из дерева. Огонь, дерево и водород – хреновое соседство.

– Вэй, это ты мне как автомеханик говоришь, – смешно нахмурив брови, возмутился Арчи.

– Вэй, это я тебе как умный человек говорю, – в тон ему ответил Шрам.

– Ты зачем такое сказал? – тут же взвился Арчи. – По-твоему, я не умный?

– По-моему, ты недостаточно умный, старина. Взять хотя бы машину, на которой ты ездил все это время…

– Началось! – в один голос простонали Скальпель и Стас.

– Зачем он такое говорит? – тут же повернулся к ним Арчи.

– Нет, ну я же прав, – обернулся к друзьям Шрам.

– Идите к чертовой матери, – борясь с довольной улыбкой, ответил Скальпель.

– Только сначала покормите, – предупредил Стас и посмотрел на Алису. Та с восторгом наблюдала за перепалкой. – Не волнуйся, они все время так цапаются. Ничего серьезного. На самом деле.

– Да, я вижу, – кивнула Алиса.

– А я завидую Алисе, – сказал Скальпель, – в изучении этого приимного дома у нее еще все впереди.

– Ты вот это зачем сказал сейчас? – взвился с кормы голос Арчи.

– Ауч, старина, не пойми меня неправильно, но давай посмотрим правде в глаза… – отвечал Шрам.

И так далее и тому подобное. Как в добрые старые времена. Не хватало только голоса диджея Халли на фоне и всех этих его свингов, рок-н-роллов и серфов.

И Бруно… Стас посмотрел на Скальпеля. И понял, что он думает сейчас о том же. Таким беспомощным был его взгляд, как будто он только что снял очки. Но Готфрид не носил очков…

Встречные потоки воздуха заставляли поскрипывать деревянные переборки гондолы. К этому давно привыкли, и все эти скрипы и едва заметные перестукивания лишь изредка вторгались в атмосферу поднебесного пира. Бутерброды, пусть и из обычного вяленого мяса, были вкуснейшие, то ли потому, что были сотворены на свет кулинарным гением Ауча, то ли потому, что все проголодались, а скорее всего, дело было и в том и в другом. Скальпель отнес два бутерброда и бумажную тарелку с сыром и томатами в кабину пилота да там и остался есть, периодически возвращаясь, чтобы утянуть с общего стола кусок-другой. Алиса спохватилась и велела мужчинам отодвинуть сундук. Тут же приоткрылся люк бортстрелка, и, высунув голову, латинос произнес несколько фраз, далеко не безвинных, судя по тону. Однако врученный Алисой бутерброд загладил недоразумение.

Как же мы так можем, подумал Стас, как можем сидеть, есть, смеяться, спорить, когда еще и суток не прошло со смерти Бруно. Да, жизнь берет свое, конечно, и сам молчаливый дружище Бруно был бы не рад чужой печали. И все же – как? Ведь это даже не передышка, это какое-то выпадение из времени… А впрочем, не о том ли ты просил совсем недавно?

Алиса наклонилась к его уху и спросила:

– Ты что помрачнел?

– Да так, – тоже шепотом ответил Стас, – задумался.

Мгновенное понимание, словно магниевая вспышка в фотомастерской, озарило печаль. Не зря Скальпель завел свою речь о смысле жизни, и хотя, конечно, был он не прав, дело в другом. Иногда человек должен отвечать не только за себя, и, если Бруно оказался на пути шальной пули, это не значит, что смерть его была такой же шальной, бессмысленной. В ней был смысл, и, может быть, все это – полет, бескрайнее море леса внизу, надежда на завтрашний день, на еще один кирпич – все это существовало для них благодаря ему. Благодаря тому, что в темный час он оказался на пути пули, загородил их всех, это море леса, этот день, многие другие дни. И потому надо жить, потому надо смеяться, спорить, любить. Надо жить, каждую минуту осознавая, что смерть друга была не бессмысленной. Надо жить ради этого.