Джевдет-бей и сыновья - Орхан Памук

— Я это знаю! — сказал Мухиттин безнадежно.

— А если знаете, чего же вы ждете? Если вы видите, что разумом всего не понять, что же вас сдерживает? Прислушайтесь к голосу сердца. Что оно вам говорит? «Ты сам виноват в том, что у тебя такая жизнь!» — вот что оно говорит, в этом я не сомневаюсь. «Ты несчастен, потому что не прислушиваешься ко мне. А я хочу, чтобы ты боролся за счастье всех турок!» — говорит оно. Вот к чьему голосу вы должны прислушиваться. Сердце подскажет, кто враг. Ваши враги — все остальные нации: евреи, сегодня французы и арабы, завтра кто-нибудь другой, масоны, коммунисты, все инородные элементы, проникшие в наше государство, все эти иностранцы, с которыми воевал ваш отец! — Говоря это, учитель литературы продолжал добродушно улыбаться, словно говорил не о врагах, а о дорогих друзьях.

«Но вот смогу ли я стать националистом?» — размышлял Мухиттин. Впечатление на него произвели не столько слова Махира Алтайлы, сколько он сам. Глядя на его улыбчивое лицо, порой становящееся суровым и гневным, Мухиттин думал, как ему самому — да и многим другим — не хватает такой уверенности в себе, удивительной и непонятной внутренней упорядоченности. Махир Алтайлы был похож на исправно работающий хронометр, пружиной которого были националистические убеждения: когда нужно было продемонстрировать добродушие, он становился добродушным, когда приходил черед гневаться — гневался. Но при этом он вовсе не выглядел бездушным, как часовой механизм; пожалуй, среди посетителей мейхане он больше всех походил на человека. «Я должен стать таким, как он!» — вдруг сказал себе Мухиттин, но что для этого нужно сделать, придумать не мог и собирался уже задать Махиру Алтайлы соответствующий вопрос, как вдруг увидел, что тот поднимается с места.

— Вы уходите?

— Да. В таких местах нельзя оставаться надолго — запачкаешься.

— Подождите. Я, наверное, тоже выйду. Может быть, вы еще что-то хотели бы мне сказать?

— Все, что хотел, я уже сказал и свой долг выполнил, сынок. — На последнем слове учитель литературы снова улыбнулся. — Теперь дело за вами. Если захотите меня повидать, приходите в лицей. А по вторникам и четвергам я бываю в редакции журнала «Отюкен». — Он достал из бумажника визитную карточку, вручил ее Мухиттину и крепко пожал ему руку. — Теперь все зависит от вас. — Махир Алтайлы внимательно смотрел на Мухиттина, слегка покачивая головой, словно думал: «От тебя самого зависит, буду я тебя хвалить или презирать!» Потом он резко повернулся и быстро зашагал прочь, словно не желая более ни секунды оставаться в таком грязном месте.

Мухиттин взглянул на визитную карточку: «Махир Алтайлы, учитель литературы, лицей „Касымпаша“, Везнеджилер, ул. Кемералты, 14». Смешной эта надпись ему не показалась.

Отворив калитку и услышав звяканье колокольчика, Осман по привычке посмотрел на часы. Еще только четверть седьмого — домой удалось вернуться раньше, чем он надеялся. Обрадовавшись, Осман быстро прошел через сад и открыл входную дверь своим ключом, как всегда делал, когда хотел появиться перед домашними неожиданно. Взглянув краем глаза в зеркало, взбежал по лестнице и обратил внимание на то, как в доме тихо и как отчетливо слышно тиканье часов. В гостиной никого — наверное, пьют чай в саду. Тут на Лестнице как раз показалась Эмине-ханым, возвращающаяся из сада с подносом в руках.

— А, уже пришли, бейэфенди? — сказала горничная, увидев Османа. Выражение лица у нее было немного недовольное. — Все в саду. Гости пришли. — И она скосила глаза на поднос, словно желая сказать, что лично для нее приход гостей означает только лишние хлопоты, — Лейла-ханым и Дильдаде-ханым.

Осман кивнул, желая показать, что все понял, и двинулся вверх по лестнице. Подойдя к столику рядом с часами, чтобы положить купленные по дороге газеты, заметил два письма. Одно было надписано почерком Рефика, на другом стояло имя двоюродного брата Зийи. Уже одного этого имени хватило, чтобы у Османа испортилось настроение. Решив прочитать письма позже, вместе с газетами, он поднялся еще выше, на последний этаж, который занимал сам с Нермин и детьми. Зашел в свою комнату, снял пиджак и краем глаза взглянул в окно на дам под каштаном; потом пошел вымыть руки.

Возвращаясь с работы, он всегда первым делом шел в ванную, долго, тщательно мыл руки, а потом обязательно умывался. Эта процедура заряжала его бодростью и силой на остаток дня. Каждый раз, когда ему становилось скучно в конторе или лезли мысли о том, какое это грязное дело — зарабатывание денег, он начинал представлять себе, как вернется домой и будет долго, не торопясь, с наслаждением мыть руки. А добравшись наконец до ванной, принимался вспоминать события минувшего дня.

Осман открыл кран, в раковину полилась вода. Сегодня он сделал два дела. Одно не очень важное: написал в немецкую компанию, производящую краски, письмо с предложением ради ее же выгоды сделать скидки на поставляемый товар. К письму он приложил сведения о потенциале турецкого рынка. Второе дело было очень важным: встреча с представителем другой немецкой компании, поставляющей в Турцию краны, трубы и прочую сантехнику. Немец сказал Осману, что его компания, желая обойти значительно более сильного конкурента из Англии, готова продавать товар гораздо дешевле, а также предоставить выгодные условия платежей. Если удастся с ними договориться, думал Осман, прибыли будут такие, что мечта о расширении компании станет наконец вполне осуществимой, не говоря уже о том, что будет покончено с застоем в делах, ставшим особенно заметным в последние годы жизни Джевдет-бея. Мыло быстро вертелось в ладонях, в раковину летели брызги пены. «Жаль, что я не знаю немецкого, да и французский хромает. Это может все испортить!» Осман поднял голову и посмотрел на свое отражение в зеркале. Он казался себе старым, изношенным и вялым. Всего тридцать два, а похож на согнутого жизнью пятидесятилетнего мелкого чиновника. Глаза потускнели, в волосах пробивается седина, да еще и горбиться начал. «Некоторые мои ровесники еще выглядят как юноши, — думал Осман, смывая с рук пену. — А я… Это потому, что много работаю. Еще при жизни отца трудился как вол, а уж теперь-то… Вся семья на мне держится!» После отъезда Рефика и дел, и забот прибавилось. Осману хотелось как можно быстрее преодолеть застой в делах, возникший в конце жизни Джевдет-бея, — расширение созданной отцом компании стало целью всей его жизни. Не намылить ли руки еще раз? Было сегодня еще одно дело: обед с торговым партнером из Кайсери.[79]Осман усмехнулся. Этот торговец наезжал в Стамбул один-два раза в год — для него здесь был рай на земле, город невиданных развлечений. О своих похождениях в Стамбуле он и рассказывал за обедом. Вымыв руки, Осман стал умываться. «Интересно, что написал Рефик? — подумал он, и настроение снова испортилось. — Сбежал в самое напряженное время! Когда же он вернется?» Намыливая лицо, Осман вдруг решил: «Приглашу немца домой, пусть пообедает с нами!» Как это воспримут домашние, было непонятно. Джевдет-бей никогда не приглашал домой деловых партнеров, если только они не были близкими друзьями. Но если немец придет в гости, хорошо проведет время, получше познакомится с хозяином дома, то, может быть, и уговорить его заключить договор будет легче? Эта мысль обрадовала Османа. Особенно он надеялся на жену — она, несомненно, очарует немца. Нермин знала, как вести себя в обществе, и, в отличие от многих женщин ее круга, умела непринужденно беседовать с мужчинами, чем Осман очень гордился. Тут он вспомнил, как ужасно, с ошибками говорил сегодня по-французски, и покраснел. Хоть он и окончил Галатасарайский лицей, с французским у него всегда было плохо. «Это потому, что мне некогда было учиться — торговля отнимала все время!» — думал Осман, смывая с лица остатки пены. После лицея он сразу начал помогать отцу. «С младых ногтей я коммерсант!» Это выражение сегодня употребил партнер из Кайсери, правда, он говорил, что «с младых ногтей гуляка». Осторожными намеками он пригласил Османа присоединиться к его распутным похождениям, но тот, разумеется, холодно и твердо отказался. Вытираясь полотенцем, Осман пробормотал вслух: «Распутник!» — и усмехнулся, как будто это было смешное слово. Выйдя из ванной, прошептал: «Кериман…» Это было имя любовницы, которую он посещал раз в неделю. Осман прогнал из головы мысли о ней. Вода его взбодрила, руки и лицо ощущали приятную свежесть. Зайдя в комнату, он направился к открытому балкону, с которого доносился блаженный аромат липового цвета, вышел и облокотился на перила. Чувствовал он себя здоровым и сильным.