Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке - Борис Григорьев

Вручение верительных грамот королю происходило тоже весьма торжественно, причём для послов и посланников были предусмотрены разные процедуры. За послом высылали золочёную, в окружении отряда королевского эскорта, карету, запряжённую цугом шестёркой белых лошадей. Конюхи, ведущие лошадей под уздцы, были одеты в ливреи XVII века, на них — треугольные шляпы, парики и белая пена кружевных жабо. Рядом с дверью кареты ехал обер-шталмейстер, ещё двое шталмейстеров ехали впереди кареты. И, как на картине у Веласкеса, впереди всех — пустая карета, коче-де-респето, карета уважения, резерв на случай поломки основной. Акт вручения верительных грамот — слишком ответственная церемония, чтобы отдавать её на волю случая. Разве можно рисковать потерей достоинства при приёме представителя какого-нибудь всемогущего императора или короля! Карета вполне может поломаться — мостовые в Мадриде были не всегда ровные. А если на посла по пути во дворец будет совершено покушение, как недавно на самого короля Альфонса XIII?

Впереди коче-де-респето ехала ещё одна карета, запряжённая парой лошадей. Это — карета начальника протокольной части. Это его праздник и одновременно экзамен. Нужно, чтобы всё прошло согласно расписанию. Протокол — символическое отражение мощи и достоинства государства, концентрат исторических традиций и обычаев. Когда посол в парадном мундире в гордом одиночестве (интересно, о чём он в это время думал?) располагался внутри огромной кареты, начальник протокола скромно занимал место на переднем сиденье. Оба дипломата всю дорогу молчали — каждый о своём.

В четвёртой по счёту карете ехали советник посольства и секретари, их везла четвёрка лошадей неопределённой масти, тоже цугом и тоже с конюхами и эскортом. Во дворец пропускали лишь карету с послом. В мадридском дворце открывали средние ворота, предусмотренные лишь для послов и глав государств. Два рядовых шталмейстера, как угорелые, срывались с места и скакали по диагонали через двор, предупреждая, кого надо, что карета посла появилась у входа. Со стороны эта мизансцена напоминала процедуру во время боя быков.

На первых ступенях дворца посла встречали церемониймейстеры, его окружал почётный караул из алебардистов, и процессия под звуки национального гимна поднималась по лестнице. На две-три минуты всех — посла и сопровождающих его дипломатов — задерживали, а потом вводили в тронный зал, где на троне в окружении своих министров и грандов восседал Альфонс XIII.

Посол, как положено, произносил речь, состоящую из общих и цветастых выражений приветствия от своего монарха (президента) и надежды на процветание двусторонних отношений, а затем вручал королю верительную грамоту, то есть документ, официально подтверждающий его статус посла и полномочия. Король, не читая, передавал грамоту министру иностранных дел, получал от него взамен текст ответной речи и зачитывал его, не вставая с трона.

Церемония окончена, и король спускается с трона и вступает с послом в неофициальный разговор: как доехали, как вам у нас нравится, здоров ли ваш император? Посол представляет королю своих дипломатов. После короля посла и дипломатов принимают одна или обе королевы Испании (супруга монарха и королева-мать). Теперь посол аккредитован и его воспринимают как официального представителя своей страны.

Приём посланника происходил в Испании (да и в других странах тоже) по упрощённому варианту: и карету за ним присылали в упряжке из двух лошадей, и в королевский дворец она въезжала через боковые ворота, и эскорт высылался «пожиже», и церемониймейстеры выбирались ростом пониже. Одним словом, принимали уже по второму разряду.

…Между тем к 1913 году Соловьёв серьёзно заболел и был вынужден выехать в Виши на лечение. Следует отметить, что болезнь дипломата не прерывала его прикомандированности к посольству или миссии, после излечения он возвращался к месту своей службы, и только в более серьёзном случае он мог быть освобождён от занимаемой должности.

Временный поверенный — это дипломат, прикованный к своему рабочему месту без всякой надежды отлучиться от него даже на короткое время. Когда Будберг находился в очередном отпуске, а секретарь барон Мейендорф тоже уехал, и Соловьёву, ставшему временным поверенным, нужно было выехать в Россию из-за болезни дочери, оказалось, что посольство оставить не на кого. В этой ситуации поступило весьма своеобразное и достаточно любезное предложение от посла дружественной Франции Жоффра поруководить временно посольством России. Соловьёв пишет, что не решился телеграфировать в Петербург об этом предложении: «Это слишком выходило за рамки общего служебного порядка». И правильно сделал: вряд ли бы его понял Сазонов. Дружба дружбой, а секреты-то у всех свои!

За несколько дней до возвращения Будберга к месту службы произошло событие, послужившее поводом для мировой войны: боснийский серб Гаврило Принцип совершил в Сараеве покушение на австрийского эрцгерцога Фердинанда. Известие об этом русская миссия получила от австро-венгерского посла князя Фюрстенберга. С князем, проживавшим в одной с ними гостинице, все русские дипломаты были очень дружны и продолжали поддерживать с ним тёплые отношения и после этого печального события. Никто ни в русском посольстве, ни в дипкорпусе в целом сараевскому убийству большого значения не придавал, и жизнь продолжалась как ни в чём не бывало. Испанское правительство организовало проведение торжественной панихиды по убиенному в присутствии короля и всего дипкорпуса, и через два дня Соловьёва отпустили в долгожданный отпуск.

В парижском посольстве, куда по пути заехал русский дипломат, так же мало предвидели наступление роковых событий, как и в Мадриде. После двухнедельного отпуска в своём польском имении Юрий Яковлевич получил весть из Варшавы, что германская армия заняла польский город Калиш и продолжает наступать в северном направлении. Началась Первая мировая война. Поскольку военными планами русских предусматривалось очищение от вражеских войск всего Царства Польского вплоть до Брест-Литовска, Соловьёв с семьёй выехал в Петербург, ставший к тому времени Петроградом.

В министерстве дипломату сказали, что возвращаться в Мадрид он пока не должен, и предложили ему при испанском посольстве образовать и возглавить справочный стол о русских, которых война застигла на вражеских территориях. В одной Германии их оказалось около 40 тысяч человек. Испанское правительство взяло на себя обязанность оказывать покровительство всем нашим подданным в Германии и Австро-Венгрии, но поскольку испанское посольство в Петрограде было малочисленным, ему в помощь придали более десятка русских дипломатов. Соловьёва наделили широкими полномочиями вплоть до самостоятельных ответов за подписью Сазонова и его товарища Нератова на все многочисленные телеграммы и письма, поступавшие в МИД в связи с судьбой застрявших за границей русских эмигрантов, туристов и курортников. Испанское посольство выделило группе Соловьёва две комнаты, и теперь он со своими коллегами ежедневно трудился вместе с испанскими дипломатами.

В некоторые дни к ним приходило до нескольких сотен посетителей. Каждого нужно было принять, и с каждым нужно было поговорить. Выручало лишь то, что ответы им всем давались одинаково краткие и неутешительные: пока конкретные сведения о судьбе русских в Германии и Австро-Венгрии отсутствовали, поскольку испанское посольство в Берлине на все телеграфные запросы не отвечало. В это же время посольство США в Петрограде, взявшее на себя миссию по защите германских и австро-венгерских интересов в России, исправно поддерживало связь с Берлином. Было ясно, что германские власти намеренно затрудняли связь между обоими испанскими посольствами.