Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке - Борис Григорьев

Впрочем, русская миссия находилась в аналогичном положении. Она большой политикой не занималась — это была прерогатива посольства в Берлине. Правда, по отношению к Соловьёву, направившему в Петербург несколько политических депеш (но отнюдь не общегерманского характера), министр Сазонов никаких репрессалий не применил. Да и посольство в Берлине никогда не ставило себя по отношению к остальным миссиям в Германии в положение наставников, и все сношения Штутгартской миссии шли непосредственно с Министерством иностранных дел России. Когда Соловьёв посетил Берлинское посольство, посол барон Остен-Сакен поразил его «своим почти преувеличенным желанием подчеркнуть то, что он не является для меня начальством».

Единственное поручение, которое миссия получила от Берлинского посольства, носило церемониальный характер. В Штутгарте умер старый знакомый Соловьёва по Бухаресту, бывший германский посланник и бывший министр иностранных дел Германии Кидерлен-Вехтер. Кидерлен приехал в Вюртемберг навестить свою сестру и, как мы уже сообщили, внезапно умер от разрыва сердца во время игры в карты у графа Моя. Соловьёва попросили возложить на могилу умершего немца венок. На похороны приехал канцлер Германии Теобальд Бетман-Хольвег, и Соловьёв беседовал с ним в прусской миссии об археологии, большим знатоком которой тот являлся.

В Дармштадт в сопровождении министра двора барона Фредерикса приехал Николай II, и была предпринята попытка собрать всех русских дипломатов в Германии для представления царю, однако из этого ничего не вышло. Собравшиеся ждали Николая II в местной русской церкви, но император сильно опоздал — по всей видимости, из-за общения со своими коронованными немецкими родственниками, и на встречу с дипломатами времени у него не осталось. Не явился он и на завтрак у министра-резидента в Дармштадте фон Кнорринга, который таким невниманием царя был поражён и смущён до чрезвычайности и вскоре подал в отставку.

Зато вюртембергский двор уделял дипломатическому корпусу самое пристальное внимание и дал зимой несколько больших приёмов, два бала, обед для дипломатов и два-три концерта. Помимо того, каждый из вюртембергских герцогов устроил по одному приёму. Особенно оригинально выглядела карусель, на которой катались король с королевой. В придворном манеже проводилась фигурная верховая езда, возглавляемая двумя шталмейстерами в парадной форме. Двор и дипломаты сидели в ложах. Нарышкин с видом знатока утверждал, что всё это выглядело совершенно в стиле Людовика XIV.

Герцогиня Вюртембергская, русская великая княгиня Вера Константиновна, сестра греческой королевы Ольги, тоже довольно часто принимала у себя дипломатов, особенно из русской миссии (она вскоре умерла, и связи между русским и вюртембергским дворами нарушились).

В Штутгарте жил известный изобретатель летательных аппаратов граф Цеппелин. Когда-то он служил в расквартированном в Штутгарте уланском полку, а потому на всех приёмах появлялся в генеральском кавалерийском мундире. Он был вполне бодрым стариком и находился в зените славы. Когда-то его, как и Циолковского, считали опасным сумасшедшим. На своих опытах он разорился и заодно разорил своих родных, но в описываемое нами время его верфь по производству цеппелинов, расположенная на Боденском озере, работала весьма успешно и приносила солидные доходы. Он был женат на прибалтийской немке и весьма дружелюбно относился к русским. Когда Соловьёв как-то спросил его, летал ли он когда-нибудь на аэроплане, Цеппелин ответил, что это его нимало не интересует: он конструктор летательных аппаратов, а не лётчик.

В числе консульских обязанностей миссии была защита прав русских сельскохозяйственных рабочих, которых по всей Германии набиралось до 600 тысяч человек. Было их много и в Вюртемберге, причём вюртембержцы обращались с ними порой грубо, пользуясь незнанием ими немецкого языка, платили мало и задерживали возвращение документов. Однажды на приём к Соловьёву пришла женщина, показавшаяся ему сначала украинкой, но оказавшаяся на самом деле венгеркой. Она сняла кофту и показала на спине шрамы от полученных побоев. Русской миссии оставалось лишь писать ноты протеста в местное внешнеполитическое ведомство. Послал Соловьёв и в Петербург предложения о систематизации консульской защиты русских рабочих в Германии, они удостоились резолюции Николая II: «Надо об этом подумать» и публикации в «Вестнике Министерства иностранных дел».

После смерти Гольштейна Соловьёв долгое время опять оставался временным поверенным в делах, пока не прислали нового посланника — С. А. Лермонтова из числа первых секретарей миссии в Мадриде. Почему Соловьёва не назначили посланником, непонятно: то ли ему не хватило выслуги, то ли ему припомнили независимое поведение в Черногории и на месте управляющего Бюро печати. Тайна сия мадридская велика есть.

И Юрия Яковлевича перевели первым секретарём в Мадрид на место С. А. Лермонтова. Уже в третий раз он шёл по следам Лермонтова, который успевал послужить раньше него в Цетинье (до фон Мекка), Бухаресте и вот теперь в Мадриде. Перед выездом к месту нового назначения Соловьёв побывал в Петербурге, чтобы, во-первых, заняться устройством подросших детей (в Мадриде не было возможностей продолжить начатое ими образование) — серьёзная проблема для семейных дипломатов, а во-вторых, получить в министерстве необходимое напутствие. В Министерстве иностранных дел он узнал, что его «благожелатели» сильно потрудились, чтобы воспрепятствовать его командировке в Испанию, но неожиданно для всех посол в Мадриде барон Будберг из трёх кандидатов выбрал именно Соловьёва. Остзеец Будберг познакомился с Юрием Яковлевичем, когда гостил в Штутгарте у своего земляка Стааля фон Гольштейна. Эта случайность и трезвый ум посланника решили дело.

«…Я не создавал себе иллюзий, что это большой политический центр. Но назначение туда меня устраивало, так как таким образом я всё же продвинулся по дипломатической лестнице, не будучи вынужденным непосредственно участвовать в политике Извольского, Сазонова и Нератова. Сочувствовать этой политике я не мог, а продолжать служить своей стране считал своим долгом» — с такими мыслями Ю. Я. Соловьёв отправился в свою очередную командировку на Иберийский полуостров.

В Мадрид он попал в начале мая 1912-го — самое глухое время года. Уже наступила летняя жара, и жизнь в испанской столице замерла. В 1879–1893 годах здесь «посольствовал» сын А. М. Горчакова светлейший князь М. А. Горчаков (1839–1897)[105]. Посол Будберг немедленно сдал дела новому 1-му секретарю и уехал в отпуск. За ним последовали секретарь барон Мейендорф и военный агент Скуратов, бывший сослуживец Соловьёва по уланскому полку в Варшаве. Барон Будберг, проработавший в Испании пять лет, весьма тяготился своей жизнью в этой стране и так и не акклиматизировался там; он не смог привыкнуть не только к местному климату, но и к местным жителям. Единственным кругом его общения стали коллеги-послы.