Жемчуг проклятых - Маргарет Брентон

Хант заметил, как плохо выглядит Лавиния, и не преминул отметить это.

— Здравствуйте, миледи. Хорошо ли почивала ваша милость? — сочувственно осведомился гость.

— Благодарю, мистер Хант. Полагаю, мы можем обойтись без лишних любезностей. Я пригласила вас сюда, чтобы заключить с вами договор. Я нашла то, что вы ищете. И я могу вам это отдать. А вы дадите мне слово джентльмена, что покинете Линден-эбби и… и вообще графство Йоркшир. Что вы не вернетесь сюда никогда. И не станете тревожить нашего пастора своими… нелепыми домыслами, — голос Лавинии звучал чуть хрипловато, не так мелодично, как всегда, и она не пыталась придать лицу надменно-снисходительное выражение, и даже не следила за тем, чтобы не хмуриться, чтобы между бровями не появилась морщинка…

«А если ты нарушишь свое слово и вернешься, я тебя убью собственноручно, и пусть меня повесят», — думала Лавиния, но вслух этого говорить не стала: ей казалось достаточным то, что она произнесла. Зачем угрозы, если Хант даст слово джентльмена… Ну, а если не даст — угрозы тоже незачем, ей придется убить его сегодня.

Его клочковатые, словно побитые молью, брови поползли вверх.

— То, что я искал, уже у вас? Я могу увидеть это прямо сейчас?

— Нет. Но я укажу место, где это находится.

— Я даю вам такое слово. Как только моя пропажа вернется ко мне, я уеду из Йоркшира, — заверил ее мистер Хант, подрагивая от нетерпения.

Лавиния кивнула и взяла со стола топографическую карту Линден-эбби, на которой уже был нарисован жирный крест в том месте, где, по предположению Лавинии, находилась та самая пещера. Это была не единственная подходящая для жизни пещера, но единственная, рядом с которой пролегала река.

— Ваша жена и ваш сын живут в пещере. Возле реки. Забирайте их и уезжайте.

Мистер Хант поморщился, недовольный ее прямолинейностью.

Лавиния смотрела на него пристально. Не так, как подобает леди благовоспитанной и смиренной. И у нее дрожали руки. Чуть-чуть, но все же это сделалось заметно, когда она протянула ему карту.

— Хорошо, — сказал он. — Однако на сборы понадобится время. Я задержусь в Йоркшире еще два дня. Потом уеду.

— Два дня. После вы уедете и никогда не вернетесь. И начиная с этого мгновенья — и до конца вашей жизни — вы не потревожите преподобного Линдена. Никогда, — против воли Лавинии в ее голосе прорезалось какое-то рычание, и брови Ханта снова удивленно поползли вверх, и он поглядел на нее как-то иначе, как-то слишком пристально, неприятно пристально, и она поспешила завершить аудиенцию. — А теперь, полагаю, мы можем попрощаться, мистер Хант.

— Прощайте, миледи, — коротко поклонился Джон Хант. — Больше вы меня не увидите. Но если вы обо мне еще услышите, с этим я поделать ничего не могу.

— Прощайте, мистер Хант.

Странно: даже когда Хант ушел, унося с собой карту, Лавиния не испытала облегчения. Ни малейшего облегчения. На сердце у нее лежала ледяная тяжесть. И ей было страшно. Очень, очень страшно. Она не понимала, почему, и от этого становилось еще страшнее.

1.

Карета катилась по просторному тракту. Он сидел спиной к лошадям, как истинный джентльмен, она изредка посматривала в окошко и возвращалась к пяльцам, как истинная леди. Оба молчали, но молчание не было натянутым или неуклюжим. Как ловкий распорядитель банкета, знающий, где кого посадить, дабы избежать конфуза, молчание помогало им сосуществовать вот уже второй день. Просто два человека, которым не о чем больше говорить.

Агнесс приноровилась к ритму и споро вышивала, по стежку между каждым толчком. Плавное скольжение иголки убаюкивало, и мистер Линден закрыл глаза, но не уснул, а вернулся к разговору, который так и не успел закончить.

— Как вы догадались про моего сына? — спросил Хант, когда Агнесс покинула столовую.

— Я сразу понял, что ваша ненависть ко мне… ко всем нам имеет личную подоплеку. И злоба в ваших глазах, сэр — я видел ее прежде.

— О, вы несомненно ее видели! Надо полагать, что розог из рябины вам тоже доводилось отведать?

— Лорд Линден придерживался иных воспитательных принципов, — отвечал Джеймс. — По крайней мере, в отношении меня.

Еще в раннем детстве он понял, что он не родной сын лорду Линдену. А Уильям — родной. Оба мальчика почтительно называли отца «сэр», что отчасти сглаживало углы, но слишком явной была разница в его отношении к старшему и младшему отпрыску. Лорд Линден мог задать Уильяму эпическую порку, но мог и угостить сигарами у себя в кабинете, куда Джейми заказан был путь, мог захватить в свой клуб, подарить ему лошадь в комплекте с новым седлом и новым грумом. А какой праздник граф устроил для арендаторов, когда наследнику исполнился двадцать один год! Реки пива чуть не смыли Линден-эбби, пирогов хватило бы, чтобы накормить всех жителей графства начиная с англо-саксонских времен. Уильяму доставались и ласки, и строгости, Джеймсу — ничего.

Тем удивительнее, учитывая, что холодность не была свойственна десятому графу. То был помещик старой закалки, любитель охоты, сельских празднеств и таких обедов, чтоб потом сюртук трещал по швам и пуговицы от рубашки отлетали. У пылающего камина находилось место для всех — и для увальня Уильяма и для хрупкой, обидчивой племянницы Эверины, для соседей и путешественников, приехавших осмотреть старинную усадьбу. Для всех, кроме Джеймса. К нему лорд Линден относился с подчеркнутой вежливостью, словно к маленькому гостю. «Ну, как ты сегодня?» — спрашивал поутру лорд Линден. И, услышав: «Все благополучно, сэр», — не заговаривал с мальчиком до вечера, пока тот не приходил пожелать ему доброй ночи. Так продолжалось из года в год. Просто визитер, тихий и безупречно воспитанный, но слишком уж загостившийся. Поскорее бы его забрали, чтобы можно было расслабиться в кругу семьи. Гость, а не сын.

Возможно, граф не выпускал бы Джеймса из детской, а потом из библиотеки, где тот буквально проглатывал старинные фолианты, если бы не настойчивость старшего сына.

Уильям не просто обожал младшего брата. Уильям перед ним преклонялся.

Познакомились они так: юный наследник сидел в одной из гостиных и вслух размышлял о том, как же больно его выдерет гувернер за помарки в латинском упражнении. Вот бы объяснить мистеру Бартлетту, что у любого джентльмена бывают дни, когда все идет наперекосяк. Перо не желает скользить плавно, кляксы веером разлетаются по странице — ну что за напасть? Словно кто-то под локоть толкает! Но строгий гувернер едва ли внемлет его объяснениям. Сразу розги замочит.

За каминным экраном притаился Джеймс, самозабвенно играя с Ноевым ковчегом. Ковчег был размером с корыто и к нему прилагалось полсотни раскрашенных зверей. Наступил ответственный момент — загрузить в ковчег каждой твари по паре, прежде чем потоп поглотит всех и вся. Тут главное быстрота. Джеймс схватил двух слонов и скомандовал остальным зверям забираться в ковчег самостоятельно. Много чести с ними возиться. И они пошли. А птицы полетели. Когда у Джеймса впервые получился этот фокус, малыш обрадовался и показал его няне Элспет. Та слегка удивилась, глядя, как ее гребень выписывает круги вокруг люстры, но в целом была довольна. Лишь попросила, чтобы Джеймс никогда так не делал при других людях. А если не сдержится, надо сказать, что это сквозняк.