Цвингер - Елена Костюкович

Никак авария на кругу? Застряли, не движемся. У клумбы санэпидемстанция. Инспектирует хичкоков! А! Наложили в штаны, видимо, и германцы-то…

Позвонить, или как, Наталии? Ключ под ковром — ну, склонить Наталию к действиям. Для нее самый сильный мотив — это когда от нее помощи ждут. Она вообще по своей природе помогающая.

Выбил кнопками слово «Наталия».

Интересно, что она будет читать на экране, разговаривая со мной? Письма по работе — или письма от мамаш по поводу деньрожденного праздника?

— Нати, — обрушивается на нее с напором Вика, — ты одна на всем свете можешь меня спасти. Зайди ко мне домой, если можешь, прошу, пожалуйста. Там под ковриком ключ, не откладывай, потому что ключу не следует долго лежать под ковриком. Возьми мой сломанный компьютер…

— А у тебя компьютер поломался? Сочувствую. Нашел время-то.

(Эти две сговорились, что ли, одними словами выражаться, хоть и на разных языках?)

— Ты, когда полетишь сюда, привези его во Франкфурт, и мы его в ремонт снесем. Ты завтра вылетаешь?

— Вовсе не уверена. Мне завтра в редакцию обязательно.

— Ну, если получится, захвати мой комп в редакцию, пусть айтишники ваши глянут. Может, все-таки, как знать, этот компьютер поменяет гнев на милость…

— Ладно, я им покажу. А не починят, могу попросить их пересадить хард-диск в переносной девайс. Возьмешь любой лэптоп, подключишь к нему этот винчестер…

— Откуда у меня лэптоп? Вот если только ты ко мне приедешь и своим лэптопом дашь попользоваться. У меня вся отчетность, документы, таблица встреч…

— Извини, но я сейчас не могу идти туда. День рождения Марко. Дети и их мамаши. А Люба в выходные не работает.

— А, точно. Я вообще-то знал. Вылетело, извини. Поздравь Марко от моего имени, кстати. Может быть, завтра? Может быть, рано, рано утречком?

— Ну мне же завтра в редакцию в Турин. Хорошо, попробую встать пораньше, забегу с утра завтра!

— Необходимо, Наталия, чтоб приехала ты!

О чем он ее умоляет? Об одном вечере, о ночи вторника. Со среды они уже будут иметь Бэра на голове. Все равно — это выше сил. Приезжай, милая, жду не дождусь, смилостивься, Наталия!

Та ответила: зависит от обстоятельств. Попытается, если успеет. Завтра с утра на Навильи — оттуда по телефону позвонит.

Оборвав на недоговоренности… Главное, не отказ! — Виктор выкарабкивается из такси, которое уже минуты две перегораживает узкую улочку.

Дверцы такси распахнуты швейцарами. Рассыльные уже тащат куда-то оба чемодана. А Вика становится в небольшую очередь знакомых перед стойкой.

Спины верблюжьи, шляпы велюровые. Обезьянья, цвета фуксии, шуба с ягуарьей оторочкой — внутри нее, конечно, пиковая дама, Ада Гвельфирелли. Здесь вообще сплошная Италия, соблазнительно экипированная. Вуалевые шарфы, накидки из шерсти детеныша альпаки, невесомые оправы очков. Легкие полупоклоны, лодены, напарикмахеренные локоны. Издатели, скауты, литагенты. Американцев не видно. Их традиционное стойбище — «Парк-Отель». Потому в «Парке» кельнеры и носятся с чайниками, а во «Франкфуртере» шипит кофеварочная машина.

И испанцы! Их количество удвоилось в этом самом пышном отеле ярмарки. Глянь, из году в год испанцы все роскошнее и роскошнее!

На стойке «Франкфутер Хофа» господин Курц, небольшой, вертлявый, неотличимый от Луи де Фюнеса, быстро взглядывает на Виктора с улыбкой: ага, еще один год, а мы не изменились. Тот же номер комнаты. Вот ваш пропуск. О, еще, погодите, где-то тут для вас приготовлен и конверт.

— Да, я жду по факсу страничку.

— Нет, не факс. Вам принес конвертик кто-то. Кто — я не видел.

Толстая бумага, запечатано, на конверте карандашным курсивом выведено «Зиман».

Не утерпев, прямо у стойки, в ожидании, пока продемонстрируют и прокатят свои «Американ Экспрессы» двое финских неразлучников — тощий скаут и его новообретенный спутник жизни, знаменитый издатель Пекка Фортитер, — Виктор диранул крафтовый конверт, вытащил, уродуя, лист… Ксерокопия какая-то… и ему пришлось тотчас же осесть грудью на стойку, чтоб не хлопнуться. Шарф душил и давил. Воздух в легкие не поступал.

Как так? Демоны не унимаются? Рой за роем. На сей раз какой нам бесы сюрпризец поднесли? Преоригинальный, вуаля! Пришел тот час, когда сверхъестественная сила вложила Вике в руки свежее и собственноручное письмо покойного Владимира Плетнёва к нему, к Виктору Зиману.

Вчера написанное.

Мертвого, прошу заметить, Лёдика.

Умершего более тридцати лет тому назад на Викиных глазах.

Писано вчера. На вчерашнюю, свеженькую, не придерешься, темочку. Это письмо о переуступке авторских прав на болгарские документы Жалусского.

Так что писано не давнее вчерашнего дня.

В. Н. Плетнёв тридцать второй год лежит на Сен-Женевьев в могиле.

Старче, я пишу с того света. Уже обжился и тебя буду рад видеть тут, когда ты перестанешь дурить и цепляться за твое нынешнее состояние. Желаю тебе перейти в мое. У меня есть причины полагать, что скоро это и произойдет, во имя чего переставай трепаться и поэнергичнее организовывай улет.

Тот, кто это передаст, в разговоры с тобой вступать, естественно, не в кондиции. Но прекрасно умеет, сам увидишь, объясняться без слов.

Те, кто занимается этим добром в Болгарии и кому мы сейчас с тобой дадим добро, пользуются моим доверием и действуют в союзе со мной. Сделай, что они просят. Подпиши бумажонки, нужные для публикации. Это незачем обсуждать: так же просто, как Пифагоровы штаны на все стороны равны. Главное — болгарские документы наконец напечатаются и пойдут куда им было суждено, в широкий мир!

Используй эту возможность, другой у тебя не будет. Они тебе дышат в затылок. Они на тебе висят. Не хочу о печальном, но ведь ты же насмотрелся на моем примере, чем кончается подобное. Неожиданно получается, что времени было отпущено меньше, чем ждал. Человек располагает, а бог смеется, говорила твоя, увы, покойная бабушка.

Я за этой историей из моего прекрасного далека, будь уверен, слежу.

Ты же действуй, не откладывай! Дай болгарам добро. У тебя в распоряжении семь дней — только семь дней. Как семь было в Дрездене.

В Дрездене, по которому не отслужена панихида, что и до сих пор мучает тебя.

Я из своего далека читаю в мыслях? Угадал?

Ну, бывай же. Не тушуйся.

Твой Лёдь

Вика сам всыпал, растирая пальцами, три горсти земли в яму. Обошлись без серебряной чаши и серебряной ложки, не устраивали VIP-похорон, как Тарковскому. Сыпали землю на серый гроб, подзахораниваемый в чужую могилу, на кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа. Вторым к незнакомой тетеньке. На кладбище нельзя было создавать новые захоронения. Только через несколько лет Лёдику выделили под землей отдельную квартиру. В точности как в СССР после Сталинской премии: тоже квартиру дали. Вика присутствовал и при перезахоронении.